Как я в психушке лежал. Как я в первый раз попал в психушку
16:00, 02.11.2017
В отношении общества к психическим заболеванием есть две крайности. Первая — маргинализация. Мол, опасные, страшные психи. Вторая — романтизация. Мол, я такой тонкий романтик с биполярочкой. И то, и другое далеко от реальности. Психические болезни — это в первую очередь болезни, от которых нужно лечить. Чем раньше, тем лучше. И лучше один раз полежать в психиатрической больнице, чем отравлять всю свою жизнь безумием.
«Луна» поговорила с людьми, которые однажды оказались в психиатрической больнице и провели там некоторое время. Они поделились опытом и рассказали свои впечатления об условиях, лечебном процессе, интересных соседях. Соседи здесь, действительно, часто попадаются интересные. Лечение помогает, но не всегда. А условия, судя по рассказам, из года в год медленно, но верно становятся немного лучше.
Берегите себя и своё психическое здоровье. Наш новый текст — об этом.
Некоторые имена мы изменили.
Джохар:
Меня положили с биполяркой в 2017 году. Атмосфера очень скучная, делать нечего. Хорошо, книжку можно читать.
Соседи в разной степени поехавшие. Один из них перепрятывал мою пони, чтобы не украли. Процесс лечения состоял из подбора грамотной терапии в виде раздаваемых таблеточек.
Помню санитара, который заставлял убираться каждый день одного и того же деда. 70% его усилий, затрачиваемых на уборку, состояло из потакания собственным нервным тикам. Реально: для, того чтобы сделать шаг, он оборачивался головой, всовывал-высовывал язык, пожимал плечами и раскачивался из стороны в сторону. После короткого диалога с санитаром выяснилось, что дед убирается из большой любви санитара к творчеству Дэвида Линча.
Валентина:
Это было в прошлом году. Началось всё с того, что психиатр из ПНД сообщила мне, что всё, что она может для меня сделать, - это вызвать санитаров и направить меня в психбольницу прямо на месте, а я была не в том состоянии, чтобы отказываться. На месте мне разрешили сделать один звонок, после чего забрали все вещи, выдали пижамку, вкатили феназепам, и следующие три дня я не помню.
Первое воспоминание - как я стою возле туалета и рыдаю, не решаясь туда войти, потому что все двери открыты, уединиться невозможно, а возле одного из унитазов стоит голая женщина и жуёт хлебушек. Её шпыняли за это, потому что она у всех просила хлеб и крошила его на пол. Медсестра уговаривает меня либо решиться пойти уже в туалет, либо пойти плакать в палату.
Курящим было тяжело - сигареты выдавались за общественно-полезные работы типа мытья пола, работы в столовой и всякого такого.
У меня украли книгу! Причём выбрали сборник эстонских новелл, которые, по признанию глубоко интересующегося, не читает вообще никто (глубоко депрессивные истории о деревенских жителях эстонских болот). Так выяснилась настоящая целевая аудитория!
Посетители могли приходить два раза в неделю и приносить вкусную еду (из списка разрешённой). Однажды мне принесли несколько кусков мяса и термос кофе (вообще запрещённого, но, видимо, не слишком строго), и мне удалось протащить их одной женщине, которую никто не навещал, и поэтому её не пускали в зал свиданий. Она заплакала и сказала, что уже два года не видела жареного мяса. Она же рассказала историю своей жизни в другой психбольнице, по которой было ясно, что мне повезло невероятно.
На самом деле, действительно повезло. Я восхищаюсь терпением медсёстр, которые в целом вели себя по отношению к пациентам достаточно корректно. На территории больницы есть поликлиника, в которой всем пациентам проводили кучу разных обследований и анализов (ура, у меня нет ВИЧ и чего-то ещё). В конце концов, мне расхотелось бросаться с двадцать пятого этажа и захотелось жить.
Евгения:
Моё лечение от большого депрессивного расстройства началось в конце прошлого года. Расстроились отношения с супругом, кинул один из лучших друзей, перенесла операцию, все вокруг умирали. Всё было весьма погано, и когда я уговорила специалистку в одном психиатрическом центре Москвы меня принять — конец года, бешеные очереди, мест не было, я просто позвонила из фудкорта и орала в трубку, захлебываясь слезами, что вот скоро новый год, время, когда количество суицидов растет и что я что-то с собой точно сделаю.
Я думала, что всё будет так: мы сейчас поболтаем, я поплачу на кушетке, мне выпишут таблеточки и я где-то раз в две-три недели буду за 3500 ездить к ней на беседу, и все будет хорошо. Не тут-то было.
Выслушав меня, мне задали массу общих вопросов про мое состояние, а потом весьма озадаченно удалились в соседний кабинет, откуда психиатр вышла с направлением в кризисный центр при 20 ГКБ имени Ерамишанцева. Про КЦ я читала до этого на «Медузе», и, конечно, не думала, что когда-либо там окажусь как пациентка.
На следующее утро я отправилась туда в какой-то рваной кофте, не причесавшись, не накрасившись, зареванная полностью. Улыбчивая доктор меня встретила, поговорила со мной и предложила госпитализацию.
Оказавшись в больнице, я сразу обратила внимание на гнетущую обстановку. Мою кровать подписали, у окон не было ручек — ручки были только у санитарок, и окна открывались только во время проветриваний по запросу. Я еще думала, какая злая ирония, что психиатрическое отделение находится на самом высоком этаже больницы.
На окнах в туалете стояли решетки. Уборные — без защелок. Душевая — тоже. Пока мы с молодым человеком ждали, пока меня оформят, периодически из разных углов отделения доносилась мелодия Don’t worry be happy — это оповещение о том, что кому-то из пациентов нужна помощь медсестры — ну, капельница закончилась, например, или еще что-то.
Меня положили в одну палату с юной девушкой, вокруг нее хлопотали родители. Когда они ушли, мы разговорились, познакомились поближе и рассказали друг другу свои истории. У девочки с собой покончил ее молодой человек, и, конечно, она винила во всем себя.
Об этой истории написало одно мерзкое издание. Помимо переживаний, связанных со смертью любимого, началась травля. Девушка пыталась покончить с собой, ее откачали, на некоторое время отправили в психбольницу, но ей там не становилось лучше, и было принято решение направить ее в КЦ.
Поначалу девочка часто плакала у меня на плече, мы сидели обнявшись, она рассказывала много приятных и веселых историй про своего погибшего парня и неизбежно срывалась в истерику, я бежала за медицинской помощью, чтобы девочке дали лекарство или микстуру.
В КЦ разрешали брать с собой все, что угодно — книгу, ноутбук, телефон, хоть мольберт. Я взяла пару книг, скачала на мобильник Твин Пикс, взяла с собой инструменты для рисования.
Но ничего не получалось делать: атмосфера в больнице и лекарства очень утомляют, ты постоянно хочешь спать или валяться. У меня не было сил даже тупить в социальные сети или листать дурацкие мемы, я моментально вырубалась.
Три недели в больнице не прошли даром. Я ушла посвежевшей, чуть более радостной, и я была счастлива выписаться из этой гнетущей атмосферы и свободно жить. Где-то через две недели я уволилась с работы и уехала в Петербург, оттуда уехала в свой родной город, так как поняла, что все же очень устала. Лечение я стала продолжать уже у себя.
Некоторое время назад я снова стала пациенткой психбольницы. Ушла я туда со скандалом: у моей матери достаточно стигматизированное отношение к психическим заболеваниям, на этой почве мы сильно поругались.
Мать обвиняла меня в том, что я бросаю коллег, ложась на больничный, что я подвожу всех, не хочу работать, и что я вообще уже почти год лечусь и нет результата — как будто я этом виновата я. В психбольнице было хорошо, правда, я провела там в этот раз всего несколько дней: меня угнетало, что я здесь, а моя мать на меня злится, что я валяюсь в палате одна под капельницей, а мои коллеги вкалывают — я не могла избавиться от чувства вины и где-то на четвертый день своего пребывания там я выписалась.
Лежала я вполне себе комфортно: мне подобрали идеальное меню с учетом моих аллергий, в моей палате больше никого не было, в отделении были всякие прикольные ништяки типа сенсорной комнаты — можно было рисовать всякое разное на песке, смотреть на голографические изображения, ходить по каким-то плиточкам с разной текстурой и валяться в больших таких креслах-мешках.
Более того, в отделении живет настоящий попугайчик-корелла, он весело чирикает, и когда по утрам медсестра совершает обход с тонометром и градусником, птиц летит за ней, поднимая всем настроение. Я жалею, что прервала лечение, и надеюсь в обозримом будущем его завершить.
Сейчас я продолжаю амбулаторное лечение, меня пугает иногда, что оно может растянуться на годы. Но лучше уж пить таблетки, чем умирать.
Ольга:
Я легла в больницу осенью пятнадцатого года. У меня были тревожные состояния, суицидальные мысли, апатия и черт знает что еще. В какой-то момент моя семья заволновалась и погнала меня к психиатру.
Со мной провели ряд стандартных тестов, решили, что все печально и надо класть, потому что это будет самым эффективным решением. Я расстроилась по этому поводу, потому что мне не хотелось жить вне дома, но сама больница ужаса у меня не вызывала.
При приеме со мной поговорила заведующая отделением, взяла честное пионерское, что я не пойду самоубиваться. Сразу назначили таблетки, кроме этого я в первый вечер умудрилась подхватить ротавирус, поэтому всю ночь меня рвало.
Потом на фоне этого случилась истерика, которую, возможно, начали снимать транквилизаторами, а может мне их дали еще до. Короче, сочетание транквилизаторов и ротавируса — оно такое себе.
Первые три или пять дней я ощутила, что значит почти физическая невозможность бодрствовать: на обед меня поднимали всей палатой, как я ничего не разливала в столовой, я до сих пор не поняла. По отзывам очевидцев — выглядело это стремно.
Когда приходил молодой человек — я просто очень удовлетворенно выходила поспать к нему на плече в коридор.
Нет, я пыталась поговорить, но выходило у меня недолго. Сутки делились на: «Ура, я нормально посплю!» и «Опять мне будут мешать спать!». А потом я отошла и стала вливаться.
Я попала в достаточно беззубую версию психбольницы, там не было никого, кто был похож на карикатурного психа: не было буйного отделения, никого с бредом. Условия тоже мягкие: посещения каждый день, после первой недели можно было уходить гулять (доехать до Невского, выпить кофе и вернуться проблемы не составляло), так что пара моих соседок как-то умудрились даже употребить алкоголь.
Самый главный квест психбольницы — это узнать, что с тобой конкретно не так. Пациентам по максимуму не говорят диагнозы, поэтому я и многие окружающие цеплялись за любой огрызок информации.
Нам говорили названия таблеток, поэтому при каждой смене назначения человек начинал неистово гуглить, как работает то, что ему назначили и ОТ ЧЕГО ОНО? Иногда удавалось услышать что-нибудь про товарища возле кабинета врача, когда приходил чей- то родственник, например.
Насчет таблеток. С таблетками все весело, потому что, насколько я знаю, система такая: диагностировать заболевание точно — это дорого, поэтому ставят что-то вроде приблизительного диагноза, опираясь на не очень большое количество анализов и то, что говорит сам человек, а потом просто перебирают таблетки, пытаясь понять, какие помогают.
В итоге человек получает набор таблеток, с которыми можно жить. В связи с этим мне однажды повезло: очередная комбинация таблеток вызывала у меня неконтролируемый тонус мышц (это вот то, что я чувствовала, а не термин, если что).
Как это выглядело: я сижу, разговариваю, чувствую, что с мимикой что-то не то. Подхожу к сестре, говорю: «Видите эту ухмылочку? А я ничего не делаю, чтобы она появилась».
Сестра сказала, что все ок, и пошла накапывать мне капель Морозова. Потом я заметила, что у меня осанка как у балерины. «Всегда мечтала, — говорю я сестре, — о хорошей осанке. Но по-моему тут что-то не то.» Медсестра сказала, чтобы я шла в палату. Идти в палату оказалось еще веселее, потому что спину начало неестественно отгибать назад, а бонусом начало косить челюсть. Вниз и вбок. Все пациенты впечатлились тем, что сестры пытаются отпоить травяными каплями человека, которого медленно, но верно складывает пополам через спину.
Я бы посмеялась над комичностью ситуации, но мне было не до того- челюсть выгнулась настолько, что начала ощутимо болеть. Я пыталась рукой поставить ее на место, чтобы дать мышцам отдохнуть, но сильно это не помогало. В итоге дежурный врач вызвал меня к себе, меня отвели и посадили перед ним.
— Раньше такое было?
— Волновалась сегодня?
— А сейчас волнуешься?
— Ну, да, немного. У меня челюсть рвется наружу и спина настолько выгнулась, что мне сложно смотреть прямо. Только вверх. — сказала бы я, но у меня была челюсть, мне было сложно разговаривать, поэтому я попыталась дать понять врачу то же самое своим видом.
— В общем, барышня, сейчас мы вам сделаем укол.
— Если он не подействует, мы вас повезем в другую больницу.
— Там уже не будут никаких посетителей и вообще все будет строже.
В итоге мне вкололи фенозепам, и меня попустило. Зачем было пугать меня другой больницей и где эта больница — я не в курсе.
Уже позже мне дали больше галоперидола, чем надо. Это сложно описать, это нужно чувствовать. Представьте, что ваш мозг тошнит. Представили? Вот, а я еще научную литературу про сербов пошла читать. По внутренним ощущениям мозг все время тормозит, но при этом хочет что-то делать. И жить мне пришлось с этим три дня, потому что назначили мне это дело в пятницу, и врач упер на выходные. Все было очень сложно.
В целом не могу сказать, что я лежала в плохом заведении. Сестры по большей части были адекватные, врачи были обычными российскими задерганными врачами, на которых тогда еще свалилась дополнительная нагрузка. Некоторые таблетки я до сих пор пью, конкретно карбамазепин, и с некоторыми соседками оттуда я до сих пор общаюсь.
Анна:
Я лежала несколько раз. Сначала в отделении пограничных состояний с анорексией и булимией, потом с тем же в психиатрии в женском отделении. Потом лежала в психиатрии опять же с биполярным расстройством, потом с расстройством личности и самоповреждениями в анамнезе.
Первый раз лежать было довольно интересно и пугающе. Люди, которые говорят не понятно с кем, женщина, прыгнувшая с третьего этажа.
Спасло то, что встретила там свою знакомую, и с ней уже было веселее. Тогда я первый раз ударила женщину на много лет старше меня. Была ночь, она начала бить меня полотенцем и называть дитём дьявола. Пришлось ударить. Медсёстры, кстати были не против. Её ещё привязали потом. Но я тогда уже спала под снотворным.
Ещё спасала музыка. Сидеть в курилке и петь песни, рассказывать истории — всё это помогало отвлечься от больничных стен и таблеток, что вызывали тошноту.
За сигареты приходилось работать и помогать санитаркам — мыть туалеты, палаты, перестилать грязные кровати.
Порой было грустно, от того, что молодые девушки, лежавшие там с глубокими переживаниями — не могли выйти из всего этого и просто еще больше сходили с ума.
Таблетки эти все — зло в чистом виде. Теряешь себя окончательно, на всё становится побоку, и от этого только хуже. Ибо себя не узнаешь. И жить не хочется. И делать ничего не хочется.
В итоге — не сказала бы, что всё как рукой сняло. До сих пор маниакальная привязанность к некоторым вещам. Ну и самоповреждения.
Хотя уже стало немного лучше, потому что стало всё равно на окружающих и проблемы. Сейчас проще ко всему отношусь. Нет времени особо на переживания.
Анатолий:
Лежал в учреждении с желтыми стенами три недели 9 лет тому назад. Ложился по своему желанию. Был в состоянии овоща под препаратами, но помню, что особенно никто там не выделялся, кроме двоих — один был натуральной обезьяной, орал, кричал, чесался.
А другая, из соседнего женского отделения, была совсем не от мира сего и что-то у всех часто спрашивала, но было не разобрать, что именно. Отделение было платным, но еда там была самая отвратительная в моей жизни. Это я запомнил хорошо. Ну и вспоминаю, как все врачи ходили с руками в карманах халатов. Там они держали ручки от дверей в отделение — просто так выйти оттуда было нельзя.
Лечился от ОКР, но в итоге оказалось, что диагноз совсем другой. Но это уже сильно позднее и в частной клинике. Тогда стало лучше, ремиссия длилась до 2012 года.
Елена:
Это был 2004 год, Волгоград. Когда я туда попала первый раз в 8 классе, психиатр была настолько некомпетентна, что решила самовольно, что меня дома бьют, и решила «взять на понт» моего опекуна, сказав ей, что я об этом рассказала (и об этом я узнала только после выписки). Из-за этого после моей выписки дома меня начали презирать, что я наврала и оклеветала свою тетю, началось постоянное ежедневное тыкание носом в это и психологическая травля, которая довела меня до второго срыва и госпитализации.
Во время самого пребывания мне очень нравилась одна санитарка, которая сидела у дверей нашей шестой палаты и следила за нами, чтобы никто не вышел. Я сидела у порога, мы с ней общались и разгадывали сканворды. Через неделю пребывания только благодаря ей я и начала говорить, ибо сама доктор мне казалась агрессивной и неадекватной.
Есть стала только, чтобы не делали капельницы, делали грубо и больно — привязывали к кровати, все руки были в синяках, иголкой тыкали несколько пока попадут в вену (в месте уколов тоже были жуткие синяки и шишки).
Было интересно проходить всякие тесты, практикующаяся там девушка забирала на них раз в день на час примерно.
Благодаря препаратам, которые давали, можно было легко пролежать целый день и ночь почти без движений и глядя в потолок, пока не было той санитарки. Рядом лежала привязанная постоянно девушка лет 20, в комнате был постоянный запах мочи, ибо она писалась, и никто не менял ей белье целый день. Да и матрас, наверное, не дал бы уйти этому запаху.
После шестой палаты можно было выходить днём «гулять» на балкон размером примерно 3х3 человек по 10, после ужина до отбоя в комнате отдыха включался телевизор, каналы переключать было нельзя, и приходилось смотреть только русские сериалы про березы и поля.
Да, и при поступлении меня загнали в темный душ под холодную воду, заставили мыть голову хозяйственным мылом. Учитывая, что я еле могла стоять — меня постоянно тошнило и темнело в глазах. Из-за этого мои длинные и кудрявые волосы жутко спутались, да и не было расчески. И их просто взяли и огромными ножницами мне обкромсали. На этом, пожалуй, все.
Александр Пелевин
В оформлении текста использованы кадры из фильма «Пролетая над гнездом кукушки»
На обложке — эпизод из фильма «Планета Ка-Пэкс»
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter .
Больные строгого режима
Об этих учреждениях не принято разговаривать в «приличном обществе». Люди, побывавшие там, живут с клеймом всю оставшуюся жизнь. «А что с них взять, они же психи» — распространенное мнение.
И мало кто задумывается о том, что значительная часть пациентов психбольниц и жителей психинтернатов не больны. Их туда упекли «заботливые» родственники, или же постаралась система органов опеки. Людей заочно, зачастую без веских оснований, особо не разбираясь, суд признает недееспособными, а значит, лишает права на свою собственную жизнь. Часто это влечет за собой потерю всего — жилья, детей, близких...
Даже у преступников есть надежда на нормальную жизнь после отбытия наказания. А у психических больных — практически нет. Вытащить их из цепких лап отечественной психиатрии может только чудо. И такие чудеса случаются, но крайне редко.
Вот типичная история с нетипичным исходом. Выпускница детского дома Олеся Б. (фамилию указывать не будем, дабы не осложнять девушке дальнейшую жизнь. — «МК» ) оказалась в психоневрологическом интернате (ПНИ).
Для начала стоит, пожалуй, пояснить, что такое ПНИ. Это самый настоящий режимный объект (хотя юридически таковым не является): бетонный забор, строжайший пропускной режим. Обитатели интерната могут встречаться со своими посетителями (друзьями и родственниками) только в специальной крошечной комнатке для свиданий и под присмотром персонала. Будет свидание или нет — решает только лечащий врач-психиатр. Выход за территорию учреждения осуществляется тоже строго по разрешению администрации психинтерната. Есть специальный карцер для провинившихся. Все как в тюрьме? Причем в тюрьме с пожизненным содержанием.
Вот туда и попала Олеся сразу после того, как ей исполнилось 18 лет. А все потому, что в личном деле у нее стоял детдомовский психиатрический диагноз — умственная отсталость, шизофрения. Возиться с тем, чтобы восстанавливать права девушки на жилье (мать-алкоголичка живет в Серпухове), сотрудникам коломенского детского дома было совсем недосуг. Олесю заверили, что в ПНИ ей будет лучше, там она заживет «на всем готовом» — проживание, питание, одежда, получит какую-нибудь специальность и сможет выйти из него по первому своему желанию.
Однако на деле все оказалось совсем не так. Вместо обучения специальности Олесю заочно, без ее ведома, в нарушение всех правил, через суд признали недееспособной. О том, что она теперь абсолютно бесправная, девушка узнала вообще только через несколько месяцев, когда попросила администрацию помочь ей устроиться на работу. Ей ответили, что это невозможно — с таким штампом в паспорте на работу не берут.
Но Олесе очень повезло. Ее молодой человек Михаил не оставил подругу в беде. Он обратился в Гражданскую комиссию по правам человека. Там тут же взялись помочь.
— Как выяснилось из материалов дела, — рассказывает президент Гражданской комиссии по правам человека Татьяна Мальчикова, — девушка была лишена дееспособности 8 августа 2013 года Коломенским городском судом в течение десяти минут. Ни о самом процессе, ни о судебном заседании Олеся ничего не знала, что полностью нарушает постановление Конституционного суда, согласно которому человек, в отношении которого рассматривается подобное дело, должен присутствовать на процессе, приводить доказательства в свою защиту и так далее. Более того, психиатрическая экспертиза, лежащая в основе судебного решения, проводилась также в ее отсутствие. То есть психиатры написали экспертное заключение о том, что Олеся не может понимать значение своих действий и руководить ими, даже не видя ее саму, не задав ей ни единого вопроса. Они рассматривали лишь бумаги, которые были в ее деле.
К сожалению, случай Олеси Б. вполне типичный для российской действительности. И мало кому удается выбраться из психушки.
— Я несколько лет занимаюсь проблемами защиты прав людей в области психиатрии, — говорит Мальчикова. — Видела не один психинтернат и психбольницу. Очень много в них живет таких же сирот, как Олеся. Ведь детские дома не скупятся на психиатрические диагнозы. Ребенком из семьи, где мама и папа пьют или наркотики употребляют, как правило, никто не занимался, читать-писать не учил, моторику и прочие навыки не развивал. И вот ему в сиротском учреждении с ходу ставят диагноз «олигофрения, отставание в развитии». Таким детям практически прямая дорога в психинтернат.
Дальше события развивались как в детективном романе. Как только администрация интерната узнала о том, что Олеся предпринимает попытки отстоять свои права, ей тут же «перекрыли кислород»: запретили пускать к ней посетителей, отобрали телефон и т.п. Но мир не без добрых людей.
Совместными усилиями удалось подать апелляционную жалобу. По закону, если она подана, решение обжалуется и считается не вступившим в силу. Значит, Олеся еще остается свободным, дееспособным человеком. Однако это мало заботит администрацию ПНИ. Девушку переводят на «лечение» в психбольницу. (Чтобы было понятно — в интернате не лечат, а лишь содержат и присматривают за больными. В психбольницы же их отправляют в период обострения болезни — для лечения.)
— Там Олесю обработали психотропными препаратами до такого состояния, что она стала мало что понимать и уж точно ничего не хотеть, — рассказывает Татьяна. — Путем долгих переговоров нам удалось добиться права посетить Олесю. Наш юрист, который видел девушку в том состоянии, когда ее «лечили», и после, уже в нормальном состоянии, до сих пор не может осознать, что это был один и тот же человек. И все-таки удалось главное — Олеся подписала доверенность на право представлять ее интересы в суде. Нам удалось получить разрешение, чтобы девушку привезли в суд на слушание ее дела. Было много препон, но в результате мы добились практически невозможного — Олесе вернули дееспособность. Это редчайший случай. Ибо в нашей судебной системе четко налажен конвейер по лишению дееспособности. Как правило, один день в неделю выделен у какого-нибудь судьи на психиатрические дела. К этому дню ему готовят из ПНИ и психбольниц внушительную стопку дел, которые он зачастую просто штампует. Согласно официальной статистике, 96% судебных дел по лишению граждан дееспособности разрешаются в сторону признания человека недееспособным.
Вот, например, данные за 2012 год: в Московской области районными судами было рассмотрено 2147 дел о недобровольной госпитализации в психиатрическую больницу, по 2132 из которых было вынесено положительное решение. При этом апелляцию в вышестоящие инстанции подали только четыре человека. И все четыре решения были оставлены в силе. Кроме того, за 2012 год районными судами Подмосковья было рассмотрено 884 дела о лишении граждан дееспособности, по 849 из которых суд согласился с доводами врачей и принял положительное решение. При этом в апелляционном порядке было рассмотрено всего лишь 9 дел, по одному из которых решение было отменено.
Попасть в психбольницу может любой
— Как правило, помещение человека в психбольницу проходит с нарушением всех законов, — рассказывает Татьяна. — Кроме шуток — любой человек сегодня может легко попасть туда. Вполне достаточно того, чтобы родственники или соседи позвонили в «скорую помощь» и показали, что вы, допустим, угрожаете своей или их жизни. Или неадекватно себя ведете: забываете выключить газ, пропадаете на несколько дней, бродяжничаете, да что угодно! А если ваш недоброжелатель очень серьезно настроен и предварительно пару раз сходил и пожаловался на вас участковому, заявление оставил — считай, дело в шляпе. Приедет «скорая», которая попытается увезти вас, не спрашивая согласия. Естественно, вы будете сопротивляться, звать на помощь и пытаться отстоять свои права. Врач тут же напишет в карточке «пациент буйный», доставит в больницу и назначит психотропные лекарства. А дальше ваше личное дело о принудительной госпитализации попадет к судье. И тот, в свою очередь, одобрит принудительное лечение. Людям, которые ничего не знают о своих правах, вообще нереально что-либо сделать в такой ситуации. И хотя такой порядок действий абсолютно незаконный, именно по такой схеме люди чаще всего и оказываются в ПНИ. Как больные, так и вполне здоровые.
— А как должно быть по закону?
— По закону вас обязаны спросить, хотите ли вы, чтобы вас осмотрел врач-психиатр. И вы можете сказать — нет, не хочу. Затем человек, которому вы лично чем-то мешаете, или органы опеки и попечительства, психбольницы или ПНИ (если речь об одиноких стариках или выпускниках детских домов) должны в суде убедить всех, что вы непременно нуждаетесь в осмотре психиатром. Вы же имеете полное право возражать, приводить свои доводы и т.д. И если служители Фемиды все же вынесут решение не в вашу пользу, то только тогда придется пойти на психиатрическое освидетельствование.
Дееспособность — это ключевое слово для всех, кто так или иначе столкнулся с психиатрией. Говоря по-простому — это право на свою жизнь, ответственность за свои решения, за свои поступки, за свою собственность. Лиши кого-то дееспособности — и его жизнь больше не принадлежит ему. Теперь она в руках другого человека — опекуна. Это полезно для тех, кто действительно потерял связь с реальностью, нуждаются в защите, часто от себя самого. Но нередко этот путь используют в корыстных целях.
— Бывает, дети лишают дееспособности своих престарелых родителей. Иногда этим грешат и органы социальной службы — одинокие старики вообще в этом смысле самая опасная категория. Да и сами врачи порой не брезгуют поучаствовать в отъеме собственности своих подопечных. Благодаря нашим действиям, например, удалось привлечь к уголовной ответственности аж четырех психиатров из Екатеринбурга. Все четверо трудились в одном интернате и сначала лишали своих подопечных дееспособности, а потом и жилья. Слава богу, в том случае справедливость восторжествовала. Но сколько еще подобных неизвестных драм и трагедий! Я часто бываю в ПНИ и вижу там много пенсионеров. Многие из них даже и не подозревают, что, переступив порог интерната, они уже никогда не окажутся у себя дома...
«Любящая» дочь и бесправная мать
Лидия Ивановна Валакирева вместе с дочерью была прописана в трехкомнатной квартире в самом центре Москвы, в знаменитых переулках Арбата. Дочь вышла замуж и переехала к мужу. И уговорила мать сдать квартиру. Она объяснила это просто — и матери прибавка к пенсии, и ее молодой семье материальная опора. Дочь сняла для Лидии Ивановны скромную квартирку в Московской области, причем платила за нее пенсионерка из своего кармана. Через некоторое время ей стало не хватать денег, да к тому же она очень скучала в чужом, незнакомом городе. В итоге она решила все-таки перебраться жить обратно в свою квартиру. Дочь была страшно недовольна, однако пенсионерка настояла на своем.
И тогда дочка нашла выход из этой ситуации: подала заявление в суд. И, несмотря на то что Лидия Ивановна долгие годы жила самостоятельно, сама себя обеспечивала и, кроме этого, имея диагноз «диабет», всегда своевременно делала сама себе уколы инсулина, дочь убедила суд признать пенсионерку недееспособной. Ни сама Валакирева, ни ее представители не только не присутствовали на этом судебном заседании, они даже ничего не знали о нем. После этого Валакиреву принудительно поместили в психиатрическую больницу, где к ней, инвалиду, страдающей тяжелой формой диабета, применяли сильнодействующие психотропные вещества.
В апреле 2009 года решение суда о признании Валакиревой недееспособной было отменено судом как незаконное. Дело в том, что вступило в силу постановление Конституционного суда РФ о том, что на всех психиатрических делах в зале суда должны присутствовать те, в отношении кого рассматривается дело. Но несмотря на это Лидию Ивановну продолжали держать в психоневрологическом интернате, применять к ней психиатрическое лечение и даже не сообщили женщине, что она в принципе может быть абсолютно свободна и хоть завтра идти домой. Ни ей самой, ни ее подругам, которые как могли бились за судьбу Лидии Ивановны, это было неизвестно.
Лишь через два года знакомым Валакиревой все же удалось оспорить ее недееспособность в суде. Каково же было удивление адвоката, когда ему дали ознакомиться с делом и он увидел, что его подзащитная продолжает находиться в ПНИ столько лет безосновательно. При этом Лидию Ивановну привезли на заседание в сопровождении персонала психоневрологического интерната, как настоящую душевнобольную.
Подруги Лидии Ивановны тут же забрали ее домой. Женщина не могла поверить своему счастью. Она даже отказалась ехать в ПНИ забирать свои скромные пожитки. Более того, дабы больше никогда не видеть психиатров, она отказалась подавать иск на врачей о незаконном удержании.
Однако «любящая» дочь пускать мать в их общую квартиру не собиралась. Она... возбудила новое дело о признании Валакиревой недееспособной. Правда, на сей раз суд не удовлетворил иск. Но в свое жилье Лидия Ивановна так и не может вернуться. Вот уже несколько лет она пытается законным образом, через суд получить право жить в своей квартире на Арбате или разменять ее и разъехаться с дочерью. Пока безрезультатно. Замки в квартиру поменяны, а судебные процессы все идут и идут. И женщине с диагнозом “шизофрения” мало кто верит.
Живет пенсионерка в общежитии, устроилась на работу вахтером.
Два часа на разрушение жизни
В среднем на одну психиатрическую экспертизу (если она вообще проводится) затрачивается 2 часа 19 минут. В этот временной отрезок решаются судьбы. Иногда эти решения приводят к изоляции людей на долгие годы. Поражают региональные различия в судебно-психиатрических заключениях. Например, в одних субъектах РФ среди всех испытуемых вменяемыми признаются 8-9%, в других — до 75%. Шизофрениками объявляются в одних регионах менее 2% обследуемых, в других — до 80%. Да сами врачи в частных беседах признают, что оценка психоэмоционального состояния — дело крайне необъективное.
— Слышали такой анекдот, очень популярный: «В психиатрии важно, кто первый надел белый халат», — грустно улыбается Татьяна Мальчикова. — Неоспоримых биологических маркеров присутствия сумасшествия до сих пор не нашли. То, что пациентов психбольниц абсолютно не обследуют на какие-то другие отклонения, доподлинно известно. А ведь расстройство психики может произойти из-за гормональных сбоев. Из-за интоксикации организма (когда печень не работает, к примеру) вполне могут появляться и галлюцинации. Причин временного помешательства может быть много. Спросите у любого врача, и он вам подтвердит, что большинство препаратов, подавляющих психику, — наркотики. Олесю, например, жених после ПНИ отдал под наблюдение врача, который помог девушке забыть о таблетках, постепенно снижая дозу. Но не у всех есть такие заботливые и грамотные родственники. Мы в своем фонде часто получаем такого рода письма. Вот вам самое свежее. В конце июля этого года к нам обратилась женщина с просьбой помочь ее сыну.
С разрешения женщины мы публикуем это письмо.
«Мой сын Петр (1976 года рождения) впервые попал в психиатрическую больницу в 1997 году. В 1994 году у него была сильная травма головы, из-за чего иногда возникали головные боли, однако признаков сумасшествия у Пети не было.
Какое-то время его лечил терапевт от головных болей. Безрезультатно. Невролог направил сына к психиатру. Так он и попал в психбольницу. Ему тут же выписали психотропные, такие как азалептин, галоперидол, аминазин и т.д. Через какое-то время после приема этих препаратов появились признаки сумасшествия: он стал слышать какие-то голоса, стал неудержим эмоционально, взрывался по поводу и без. Мне говорили — потерпите, все пройдет.
И из года в год повышали дозу. Но легче не становилось. Мой сын перестал быть похожим на человека и превратился в какого-то зомби. Несколько раз Петя пытался покончить жизнь самоубийством. Выбрасывался из окна квартиры на четвертом этаже, после чего был весь переломан.
Очень долго можно рассказывать, в кого превратили за 17 лет психиатрического лечения эти псевдоврачи моего сына. До того как он начал принимать психотропные препараты, Петя был хороший, жизнерадостный, полезный для общества человек. Он встречался с девушкой, учился в институте.
На сегодняшний день большую часть времени он проводит в психиатрической больнице. Что уж там за лечение, я не знаю. Я простая женщина, всю жизнь работаю на заводе у нас в Саратове, вырастила его одна и в психиатрии ничего не понимаю. Может, так надо, что иногда моего сына в этой больнице заковывают в наручники. Он так мне объясняет ужасные ссадины и опухшие от гематом запястья. Кормят там ужасно, гулять на улицу не выпускают. Некоторые больные проводят в палате по полгода, ни разу не выходя даже в коридор.
Бывали случаи, когда на теле сына было много синяков. Он рассказывал, что это после того, как санитары связывали его, якобы для успокоения.
Что мне делать, я не знаю! Ведь я точно понимаю, что моего сына в этих больницах не лечат, а калечат. Но я не врач и никак не могу помочь ему. Много раз я просила врачей помочь ему слезть с этих психотропных наркотиков. Умоляю их попробовать без них, хотя бы какое-то время. Но они не слушают, а заставляют меня покупать сыну всё новые таблетки. Это какой-то замкнутый круг».
— Причина случившегося — это то, что при поступлении в психиатрическую больницу никто из врачей не удосужился вспомнить про принцип добровольного информированного согласия, — считает Татьяна Мальцева. — Никто не рассказал ни матери, ни сыну о возможных последствиях приема психотропных препаратов, не поинтересовался причинами болезни. И уж, конечно, никто не проинформировал о возможных побочных эффектах и альтернативах и не предложил женщине и ее сыну выбор. Психиатры решили все сами и за всех, а сейчас они списывают последствия психиатрического лечения на «течение болезни», в то время как дело обстоит ровным счетом наоборот.
СПРАВКА "МК"
Ежегодно в одной только Московской области через психиатрические стационары проходит около 3000 человек. Всего же по всей России более 400 психиатрических интернатов.
.
==========
Disclaimer : специально для товарища майора и его коллег из правоохранительных органов и прочих подобных организаций: текст является художественным вымыслом, фантазией, плодом воображения. Все имена, локации, события и действующие лица - вымышлены, а использование местоимения "Я" и псевдодокументального стиля изложения - не более чем художественный приём. Картинки нарисованы... нет, не в пиратском Фотошопе, а в лицензионно-чистом GNU-том GIMP"е. Любые совпадения с реальностью - случайны. И вообще, не путайте автора и лирического героя.
В связи с наличием интереса общественности к моему опыту пребывания в психушке, а так же по причине собственной лени (ломает каждый раз всё это пересказывать), я решился сделать об этом отдельный пост.
Я постарался придать тексту читаемый вид, но о том, получилось ли у меня, - судить читателю. И, да, предупреждаю, букв будет много. Именно по этой причине отчёт разбит на несколько частей (эта - первая).
Итак, добро пожаловать в блог шизофреника, шизотипика, ОКР-щика, диссоциативщика (каких только мне диагнозов не наставили, пока я лежал в этом замечательном заведении!).
Как я вообще туда попал
Думаю, некоторые потенциальные читатели этого блога, знакомые со мной лично, будут удивлены и даже несколько озадачены от осознания того, что я четыре месяца за последний год провёл в психушке, поэтому считаю необходимым начать данный текст с описания того социального и ментального контекста, который привёл меня в это замечательное учреждение.
FAQ для нетерпеливых
Q
: Ты был в психушке?
A
: Да. С июля по сентябрь и с ноября по январь.
Q
: Ты что, псих? Серьёзно?
A
: Да. И официальный диагноз есть: F21.8 - шизотипическое расстройство. Меня смотрели три психиатра, три психолога, так что сомневаться не приходится.
Q
: Чувствуешь ли ты себя сумасшедшим?
A
: Субъективно, нет. Мне кажется, что я ещё нормальнее многих:) Но имеющиеся у меня начальные знания психологии, психотерапии и психиатрии (далее по тексту я эти три области, там, где нет необходимости в их разделении, для краткости буду называть "мозгоправством") говорят мне, что таки да.
Q
: И что с тобой такое? Чертей видишь? От агентов империалистической разведки, сканирующей мозг через сотовые телефоны, прячешься?
A
: . Есть бредовая концепция (идеи отношений). Диагностированы нарушения мышления по шизофреническому типу.
Q
: И как, помогло тебе лечение?
A
: Нет. Совсем.
Q
: Ты прям в реальной психушке лежал? Ну, такой, под землёй с гидравлическими сейфовыми дверями, я в фильме видел?
A
: И да, и нет. Да - в том смысле, что это настоящий психиатрический стационар. Нет - потому, что я лежал в достаточно лёгком / привилегированном отделении.
Q
: Ну, как там, совсем ужас?
A
: Нет. Есть ряд неприятных моментов, но, в целом, существовать можно. Можно даже немного расти и развиваться, в разных смыслах. Иногда - благодаря лечению, часто - вопреки ему.
Q
: Ты туда добровольно лёг или тебя насильно упекли?
A
: Добровольно-принудительно. С одной стороны, формально, меня сдали родственники. С другой, я не только не был против, я активно хотел этого.
Q
: А правда, что в психушках <...>?
A
: А фиг его знает. По инсайдерской информации (в данном случае она совпадает независимо от источника, получена ли она от пациентов или персонала), все психушки в России очень разные. И то, что справедливо для одной может совсем не иметь места в другой. Я постараюсь описать подробно и правдиво опыт пребывания только в одной из них.
Итак, удовлетворив основной поток потенциального любопытства читателя, переходим к неспешному повествованию.
Всё началось в апреле 2015-о года, когда меня уволили. Точнее, началось всё гораздо раньше, но в данном случае за точку отсчёта удобно взять именно этот период. Итак, я потерял работу: в связи с санкциями моя компания очень сильно сократила присутствие в России, что, помимо прочего, привело к массовым увольнениям. Я не в обиде на своего бывшего работодателя, мы расстались очень хорошо: мне выплатили солидную компенсацию, помогали с рекомендациями, да и вообще держали до последнего.
Однако, как бы там ни было, потеря работы явилась для меня огромным стрессом. Помня о распространённой логической ошибке "Post hoc, ergo propter hoc", скажу, что сразу после увольнения меня накрыло: я разучился читать и писать. Я смотрел на русскоязычные тексты, видел буквы, понимал, что это способ обмена информации между людьми, но составить буквы в слова, а слова в высказывания - не был способен. Похожее ощущения возникают и сейчас при просмотре текстов на незнакомом языке: смотришь на какой-нибудь китайский текст, но совершенно не понимаешь, о чем он, хотя и отдаёшь себе отчёт, что, вероятно, какая-то информация в нём всё же зашифрована.
Более того, я разучился смотреть фильмы. Движущиеся на экране цветные пятна не складывались в узнаваемые образы персонажей и предметов, не несли никакого смысла, хотя, опять же, понимание того, что это, видимо, некое осмысленное повествование, было.
В таком состоянии я попал сначала к неврологу, потом - к психиатрам в ПНД. С некоторыми специалистами работа была очень продуктивной (тот факт, что я сейчас пишу этот текст, несомненно, свидетельствует о существенном прогрессе в лечении), с другими - .
Время шло, деньги, полученные при увольнении, постепенно таяли, и я всё сильнее ощущал необходимость устроиться на работу. Казалось бы, в чём проблема? Но проблема была (и есть до сих пор): я ничего не умею. На любой работе, какой бы она ни была, необходимы некие навыки, которых у меня нет. Более того, тот факт, что за пять лет обучения в универе и 10+ лет трудового стажа я ничему не научился, как бы намекает на то, что проблема - во мне.
Для решения этой проблемы я начал искать помощи специалистов в области душевного здоровья (это принятое в литературе общее наименование "мозгоправов" разных видов). Так получилось, что я не смог скрыть свои проблемы с ментальным здоровьем от родственников, и они подключились к процессу.
Попытка - госпитализация в городскую психбольницу
Однажды в ночь с пятницы на субботу мне позвонил Родственник (далее - Р-1) и приказал мне явиться в местную психушку утром субботы с вещами. Поскольку он у меня довольно влиятелен, я понимал, что если откажусь, в течение нескольких часов по месту моего нахождения явятся крепкие ребята и вежливо, с минимальным количеством синяков и прочих повреждений доставят меня по нужному адресу. Имея такую перспективу, я предпочёл согласиться - это давало возможность спокойно собраться и немного поспать.
В назначенное время я явился на место. Там меня встретил Р-1 в компании Р-2 (думаю, понятно, что под этой аббревиатурой скрывается "родственница-2"). Они окружили меня с двух сторон (как будто я собираюсь бежать) и отконвоировали в отделение. Р-2, пользуясь своими регалиями, положением и репутацией без труда проникла сквозь многочисленные решётки, отделяющие мир психов от мира людей, и мы оказались в отделении.
Дальше начался форменный цирк: Р-2 вызвала зав. отделением и властным тоном отдала приказ немедленно положить меня. Особенно забавно, что мне было объявлено, что "меня только посмотрят", но я всё понимал и был готов к такому развитию событий: рюкзак с одеждой был со мной, знакомые были предупреждены и т.д. Однако вопреки ожиданиям Р-2, зав. отделением не проявила должной почтительности и отказалась, мотивировав это тем, что у неё буквально на днях "один такой блатной чуть не повесился, и в гробу она видала эти головняки".
Р-2 напомнила заведующей, кто она такая, перечислив свои многочисленные звания и регалии, но на последнюю это не оказало ровным счётом никакого воздействия. Она стала лишь немного более раздражительной, и лёгкая усталость появилась в её голосе. Медленно, мягко, как слабоумному капризному ребенку, заведующая повторила Р-2, что не намерена меня госпитализировать, и что если Р-2 так заинтересована в этом процессе, она может пойти... нет, не туда, куда вы могли бы подумать, а в приёмный покой, чтобы провести первичный осмотр меня дежурным психиатром и принять решение о госпитализации в рамках стандартной процедуры.
Р-2 разозлилась и стала грозить заведующей разного рода последствиями - финансовыми, карьерными и т.д. Заведующая оставалась невозмутимой (респект!), кротко признав, что все мы, в общем-то, уязвимы, и акцентировав внимание на то, что в данном случае она - в своем праве, и неизвестно ещё, кто в этом конфликте проиграет.
Поняв, что угрозы не приносят желаемого результата, Р-2 решила просто купить лояльность заведующей. Почему бы просто не пройти в приёмный покой и не пройти стандартную процедуру, я так и не понял: видимо у них там, в высших слоях общества, работает какая-то своя, отличная от общепринятой, логика. Процесс выглядел довольно забавно, в лучших традициях плохих гангстерских фильмов: "Ну, понимаете, нам очень надо его положить. Мальчик болен, его следует положить и начать лечить немедленно! Это очень важно для нас!". На каждое слово вынималась крупная купюра и присоединялась к общей пачке, которая недвусмысленно была направлена в сторону несчастной заведующей.
Та, видимо, собирая остатки вежливости, ненадолго замолчала, а потом с непроницаемым лицом опытного олигофрено-педагога ещё раз повторила свои соображения, о том, куда нам всем следует пойти, почему именно туда, и насколько мы стали ей дороги за последние N минут.
Не получив желаемого, Р-2 стала использовать новую тактику - давление на жалость. Дескать, вы понимаете, что нам очень-очень нужно это, что мы будем у Вас в долгу, что наличие такой услуги, оказанной столь влиятельному семейству, безусловно, добавляет много плюсов в карму благодетелю, которые обязательно будут конвертированы в реальные осязаемые блага по выбору последнего в самое ближайшее время. Но заведующая была непреклонна, её терпение стало иссякать, и она мягко намекнула на то, что в отделении есть крепкие ребята, способные выпроводить нежелательных назойливых гостей за пределы уютненьких стен этого замечательного заведения.
Делать нечего, Р-2 согласилась-таки сводить меня к дежурному психиатру. Они с Р-1 зашли к нему в кабинет, о чём-то довольно долго беседовали, после чего позвали меня. Дежурный психиатр мне очень понравился: первым делом он вежливо, но настойчиво выпроводил Р-1 и Р-2 из своего кабинета, после чего задал мне вопрос: "Ты сам хочешь ложиться, или эти двое тебя притащили". Удивившись такому участию и испытав огромную благодарность отечественной психиатрии (второй вменяемый человек за день, не каждый день такая удача выпадает), я кратко объяснил ему ситуацию, которая состояла в том, что я, в принципе, не против полежать в психушке, если это поможет мне решить мою основную проблему, но прямо сегодня я к этому не готов: на понедельник у меня запланирована важная лекция, на которой я бы очень хотел оказаться, чтобы не подвести организаторов, да и, честно говоря, вообще не уверен в целесообразности своего помещения в это прекрасное заведение.
Потом мы поговорили с доктором о Фрейде, Юнге, неофрейдизме, когнитивном подходе Бэка и махровых бихевиористах (типа Скинера), обсудили перспективы всех этих подходов в моём случае, врач раскрыл мне некоторые тонкости пребывания в данном конкретном учреждении ("я могу тебя положить, но условия у нас такие, что через неделю ты покажешь мне любую положительную динамику, лишь бы я тебя выпустил, у меня сейчас как раз трое таких лежит... коллеги мои, психиатры...."), после чего решили, что толку с этой затеи не будет, и разошлись, довольные друг другом.
Не знаю, что он сказал Р-1 и Р-2, когда они зашли в кабинет после моего ухода, но меня отконвоировали в машину и повезли в другую психушку, примерно в 150 км. от первой. Во второй психушке ничего интересного не происходило, докторов не было на месте, а младший персонал ничего не решает. Мы немного погуляли по окрестностям, после чего меня доставили обратно домой. По дороге я выторговал себе понедельник: мне сказали, что госпитализация состоится во вторник. Так, в конце концов, и произошло.
Вечер понедельника и ночь пн-вт были прекрасны: а отвёл свою лекцию, после чего мы с сестрёнкой и Димоном пошли гулять по вечернему, городу, пугая прохожих огромным фэтбайком, потом вкусно поели в какой-то кафешке, после чего отправились в местный парк, где отрабатывали езду по лестницам и малым элементам архитектуры и ландшафтного дизайна некстати расположенного в парке православного храма (такой парк испортили, сволочи!).
Свежий воздух, приятная компания, интеллектуальные разговоры, умеренные физические нагрузки - это была прекрасная ночь! Потом, оказавшись в психушке, я часто вспоминал её.
Спать я решил не ложиться. Вернувшись домой рано утром, часов около восьми, я начал неспешно собираться в первую в своей жизни психушку. Было тревожно и, одновременно, интересно: вот, наконец, я и окажусь в дурдоме. Мне почему-то всю жизнь казалось, что рано или поздно всё к этому и придёт, и вот - я стою на пороге нового этапа своей жизни. Ближе к обеду приехала сестрёнка, напоила меня вкуснейшим кофе, накормила вкусняшками и воодушевила своим присутствием. Потом приехал Р-1 и отвёз меня в дурдом, ставший моим домом на следующие пару месяцев.
Попытка - Первая госпитализация
Доехали довольно быстро и без особых приключений. Психушка находится, фактически, в лесу. Точнее, не так: формально, она является частью небольшого села, в котором выполняет функцию градообразующего предприятия. Про то, что эту функцию могут выполнять всякие там заводы и прочие металлургические комбинаты, я, конечно, знал, но чтобы дурдом... :)
Само здание и прилегающая территория огорожены забором, внутри периметра весьма уютно: всё-таки умели в Советское время больницы строить. Действительно, глаз отдыхает, а разум настраивается на умиротворённый лад:
Обстановка вокруг больницы просто прекрасна: свежий (как показалось вначале, но об этом - ниже) воздух, ёлки, птички поют... Сам дурдом состоит из двух основных корпусов (в первом - мы и острые больные), во втором - "принудчики" (дальше напишу о них отдельно) и нескольких хозяйственных пристроек - пищеблока, прачечной, котельной, гаража.
Мы вошли внутрь. В приёмном покое у нас взяли документы. Пишу "у нас" потому, что персонал со мной практически не разговаривал, предпочитая задавать вопросы Р-1: "а что с ним такое", "а были ли у него суицидальные импульсы", "как давно у него начались проблемы" - как будто меня не было в комнате, или я был не в состоянии ответить сам. Неприятное ощущение. Начинаешь осознавать себя каким-то ущербным, недееспособным.
Потом меня отвели в кабинет, взяли некоторые анализы (включая не самую приятную физиологическую процедуру, о которой не стоит упоминать в приличном обществе), собрали минимальные данные о физических параметрах (рост, возраст, вес) и отдали распоряжение на досмотр. Из огромного туристического рюкзака я извлёк вещи, вывернул содержимое карманов. Забрали вилку и ножик (опасные предметы запрещены в дурке), телефон и зарядное устройство (телефоны тоже запрещены) и почему-то тарелку с ложкой (металлические, боялись, видимо, что заточу о стену и порежу кого-нибудь). Весёлое начало.
Взяли у Р-1 телефон, вежливо попрощались с Р-1 и повели меня в отделение. Дверь в отделение - из толстого пластика, сплошная, решеток нет. Думаю, при большом желании, я бы смог её выбить, но желания такого у меня не было: я же лечиться, а не убегать приехал. Мне повели в сестринскую, где выполнили повторный досмотр. В этот раз забрали ноутбук (с зарядником и мышкой). На моё счастье, электронную книгу и плеер с наушниками оставили, чему я был очень удивлён, ведь электрические устройства забирают под предлогом того, что у них есть шнуры, а на шнуре можно повеситься или задушить им кого-нибудь. Странные люди, можно подумать, при желании я не сделаю себе удавку из простыни;)
В одном из потайных карманов рюкзака у меня были таблетки ("Паксил" и "Квентиакс"), которые я принимал до госпитализации. Их не заметили, но я, по глупости, сам рассказал об этом сестре. Несколько позже я сильно пожалел об этом.
После повторного досмотра меня отвели в палату.
Продолжение следует...
Не мое. но история очень понравилась.
Это было, когда я лежал в психушке.
Тогда я только попал в «наблюдаемую» палату. От прочих она отличалась большим размером и хорошей простреливаемостью с поста санитаров. Каждый час сестра проверяла, чем занимаются пациенты. Дверей, кстати, в палате не было, а на пластиковых окнах стояли решетки.
Вообще палат было несколько. Самые населенные носили названия «Зоопарк», «Кладбище» и, собственно, «Наблюдаемая».
На Кладбище лежали «нормальные» или почти нормальные - с манией величия, агорафобией, под транквилизаторами. Там было тихо. Наблюдаемая приютила различный сброд - самоубийцы, алкоголики, идиоты и просто те, от кого неясно, чего ждать. В Наблюдаемой были шахматы. И даже карты, пока их не украл клептоман.
Самой шумной из всех палат был Зоопарк. Думаю, таков он и по сию пору. Там лежат психи. Низшая каста - неполноценные, рахитичные, буйные, гидроцефалы, ауты. У большей части Зоопарка полностью (или почти полностью) потерян контакт с миром. Помню, баба Катя, пожилая санитарка, вслух сокрушалась: «Раньше краски нанюхается, его откачаешь, помоешь - поговорить можно, как с человеком… А нынче дурная краска пошла, химическая, крышу сносит однажды и навсегда...»
Зоопарк получил свое название из-за особых звуков, которые несутся оттуда ночью. Вой, плач, крики, скрип, скрежет, стук… Фоновый звук обезьяньего вольера, с редкими вкраплениями человеческой речи: просьбами отвязать.
Да-да. Многих на ночь привязывали, потому что если не привязать - то могут и себя повредить. Или другого. В темноте-то. Дежурный, конечно, сидит - но мало ли...
Свободный выход из Зоопарка был запрещен. Ходили привязанные под себя, в судно.
Паренек, о котором я хочу рассказать, лежал в Зоопарке. Про себя я назвал его Иисусом - из-за специфической позы, в которой он находился почти всегда: ноги вместе, колени скошены на бок, руки разведены. Естественно, поза эта была лежачей - ходить мальчик умел только с чужой помощью. Он вообще не очень-то обращал внимание на окружающий мир.
Однажды утром ко мне пришел санитар Олег. Из молодых, практикант. Мы были неплохо знакомы (иногда я, как наиболее адекватный, помогал медицинскому персоналу), и попросил помочь. Надо было отнести Христа на рентген. Вернее отвезти. Все передвижения по территории за рамками корпуса осуществлялись исключительно на машинах.
Любой выход на улицу, и вообще смена обстановки - уже радость. Я согласился.
В машине тоже держали его под локти - чтобы не шмякнулся на пол. Сперва молчали. Потом я спросил:
А что с ним?
Гидроцефал. Пятнадцать процентов - мозг, остальное вода.
С рождения?
Да… - санитар сверился с сопроводительными бумагами, - Да, с рождения. Кстати, у него праздник. Сегодня ему пятнадцать.
Я ошарашенно посмотрел на индифферентного Иисуса. С виду мальчику было десять, может, одиннадцать лет.
Зачем ему рентген?
Легкие… Такие, как он, не живут долго. И болеют всем. Вот реально - всем. У него, похоже, туберкулез. Так бы умер лет в двадцать пять, но сгорит, наверно, в семнадцать… Интересно, к нему хоть родные придут сегодня? О, все. Приехали...
Мы выгрузили Иисуса из машины и поволокли на рентген. На гигантской холодной доске он тут же принял свою любимую позу - ноги скошены, вместе, а руки врозь, и так застыл. Вдруг я заметил, какой он истощенный. Кожа белая, прозрачная, ребра видны насквозь, ноги - вообще не предназначены для ходьбы, руки-соломинки...
Мы сняли мальчика со стола и усадили на скамеечку в коридоре. Олег заговорщически посмотрел на меня, и попросил обещать, что, если он отойдет, я не убьюсь за это время о стену. Я обещал. Олег кивнул и куда-то пропал минуты на три.
Побудешь с ним? Скоро вернусь.
Я посмотрел на мальчика. Он сидел с абсолютно отсутствующим видом и расфокусированным взглядом, слегка завалившись на левый бок.
Ну неужели у него правда вместо мозга - вода.
Ты понимаешь меня?
Иисус не подал ни малейших признаков жизни.
Па-арень. Ау. Кивни, если слышишь меня.
Внезапно Иисуса скрутило. Почти всем телом он рухнул вперед (естественно, не выставляя рук) и замотал головой. Я еле успел поймать его в десяти сантиметрах от пола и чуть не запаниковал. А если у него приступ? А ни одного врача рядом нет! А если позвать - я же подставлю Олега!..
Но «приступ» прекратился так же быстро, как начался. Паренек снова сидел спокойно, уставившись в стену. Лицо его не выражало никаких эмоций.
И тут я подумал. А может быть, не припадок.
Слышишь меня? Кивни еще раз.
Его опять согнуло в жуткую эпилептическую дугу, но на этот раз я был готов, и удержал мальчика на скамейке.
Соскучились? Я вернулся! Давай, понесли обратно в машину...
Родственники приехали. Вернее, один родственник - мама. Она принесла мальчику что-то вкусное, кажется, сладких булочек. Иисус ел отстраненно, с тем же выражением лица, с каким потреблял пшенку и гречу. Куски булочки падали изо рта.
А когда ближе к вечеру я заглянул в Зоопарк, проверить, как там Иисус, - я застал у его кровати Лебедя.
Лебедь - воплощение зла. Я не шучу.
Лебедь (это фамилия) потихоньку отбирал продуктовые передачи у даунов и калек. Воровал все, что плохо лежит. В частности, общественные карты украл он. Хотя что с ними делать-то - одному?.. Лебедь избивал всех, кто казался ему слабее. Тем, кто казался сильнее - делал гадости потихоньку. А в глаза - подлизывался изо всех сил. От него отказались собственные родители и сдали его в детдом. Детдом тоже отказался от Лебедя, сдав его через месяц в психиатрию. Психиатрия тоже не желала долго держать Лебедя, и сплавляла обратно при первом удобном случае. В год Лебедь делал два-три таких «рейса».
Кроме всего прочего, он мучал больных. Даже тех, кто не понимал, что вообще происходит. Выкручивал соски, выламывал пальцы, зажимал нос. С какой-то поры его любимой игрушкой стал Иисус. Потому что не реагировал на боль. Никак. Вообще.
Это создавало проблемы - Лебедь пытал его тихо, и заметить, что в зоопарке происходит что-то не то, было довольно проблематично.
Я начал отрывать Лебедя от больного. Лебедь сопротивлялся. На шум в палату заглянула баба Катя - та самая, что сокрушалась про краску. Лебедь немедленно стих и вышел сам. Баба Катя - власть, с ней ссориться незачем, от нее зависит лишний матрас и лишняя порция запеканки.
Катя подошла к нам с Иисусом. Спросила:
Чего, опять мучает?
Я кивнул.
Катя покачала головой, прикрыла вытянутые ноги Иисуса краешком одеяла, и задумчиво произнесла:
Странно вот. Когда бьют - не плачет. Когда падает - тоже не плачет. А по ночам плачет...
