Барин приказал снять одежду с крепостной. Массовая практика изнасилования крепостных детей и женщин помещиками при царизме
Завершив экзекуцию и, по ходу оной, установив очередность привлекательности девок, Александр Павлович наказал ключнице, чтобы в вечеру послали Таньку в опочивальню взбивать барскую перину. Танька вошла, когда Александр Павлович уже переоделся в новомодную ночную рубаху и курил последнюю трубку. Расторопная девка принялась взбивать перину на постели, столь широкой, что на ней могли бы улечься пятеро гвардейцев Семеновского полка. Когда Танька сильно наклонилась вперед, чтобы добраться до противоположного края постели, Александр Павлович подошел к ней сзади и закинул на голову девки сарафан и рубашку. Танька замерла в этой растопыренной позе, с головой и руками утонувшими в задранном сарафане. Это предоставляло барину возможность обозревать ее телеса от пяток до самых плеч.
Будучи большим эстетом, барин не спеша любовался удивительно тонкой талией дворовой девки. Смею Вас заверить, что подобной талии не способны добиться дворянские барышни с помощью корсетов и новомодных покроев платья. Потом Александр Павлович положил руку на белый раздвоенный зад, который заставил его вспомнить стихи в забытой давно книге:
… холмы прохладной пены.
У Таньки зад был как холмы – мягкие, но упругие, с такой прохладной кожей.
И действительно, у Таньки были холмы – мягкие, но упругие, с такой прохладной кожей. Оставалось поближе осмотреть девкины титьки.
Догадливая Танька по первому движению барской руки разогнулась, повернулась и, придерживая немудрящую одежду у горла, предоставила барину изучать свой фасад. А с фасада Танька была куда как хороша! Та же тонкая талия, налитые груди, плоский живот. И привлекательный треугольник волос между предупредительно раздвинутых ляжек. Девку никто не учил, как привлекать мужчину своим телом, она действовала инстинктивно.
Танька отлично понимала, что ей привалило необычайное счастье – сейчас ее барин «спортит» или, говоря литературным языком, сделает из девки бабой. О такой удаче дворовая девка могла только мечтать. Вместо шитья и вязания день-деньской ласка барина, независимость от злой ключницы и, даже, рождение барского дитяти. А его, помоги Богородица, возможно барин признает вольным и своим наследником. Таких случаев было множество в российской истории. Поэт Жуковский, писатель Сологуб, живописец Кипренский, «властитель дум» Герцен были зачаты крепостными Таньками на барской постели. Я уже не говорю об актерке Жемчуговой, крепостной наложнице Шереметьева, сын которой стал законным наследником этого графского рода.
Много лет спустя, российский пиит вздыхал о том, что «… здесь девы юные цветут для прихоти развратного злодея», что не мешало ему увлеченно «портить» крепостных девок. Но наша Танька хорошо знала, с какой стороны ее хлеб намазан медом. По этой причине, она всеми силами старалась угодить Александру Павловичу. Знала, что если не угодит, то не в девичью вернут, а отправят на дальний хутор и выдадут замуж за самого лядящего мужичонку!
Когда Александр Павлович легонько толкнул ее, Танька повалилась на постель. Краской смущения залилась лишь после того, как барская рука проникла во влажную ложбинку между ног. Даже лишившись под барином девственности, Танька не посмела кричать, а только слегка повизгивала. Чем доставила Александру Павловичу особое удовольствие. Как я уже отмечал, он был эстетом.
На утро было указано, чтобы дворовая девка Танька вечерами приходила в натуральном виде взбивать барскую перину. И каждый вечер она заголялась в девичьей и нагишом гордо шла на барскую половину, покачивая задницей. Шла мимо пересчитывающего столовое серебро дворецкого, мимо парадных портретов Иртеньевых, соратников Петра Великого.
Из своего положения Танька извлекла и другие выгоды – упросила, умаслила своего повелителя и он указал выделить ее отцу лес на новую избу. И это в малолесной тамбовщине! Кроме того, староста выделил кузнецу месячину хлеба – по мешку на едока в месяц (!). Скажите, как в крестьянской семье должны отнестись к приходу падшей дочери? Вы не правы, господа. Отец величал ее Татьяной Герасимовной и усадил за стол рядом с собой – в передний угол под иконами.
Так Танька стала первой, но не единственной наложницей Александра Павловича Иртеньева.
В ту пору, когда Александр Павлович только начал осваивать свою девичью, он прославился тем, что похитил дочь соседа однодворца. Папенька Наташи выслужил личное дворянство, будучи приказной строкой. На немногие сбережения он дал дочери кое-какое образование и зажил с ней на хуторе. Постоянно помня о своем происхождении из чиновников низших классов табели о рангах, Наташа и ее отец ревностно относились к своему дворянству. Потому то Наташа предпочитала, чтобы ее называли Натали.
Бедность была чрезвычайная, Натали имело только одно приличное платье и комплект исподнего белья. В них она посещала церковь, но и в праздничном одеянии выглядела скорее бедной мещанкой, чем дворянкой.
В тот несчастный день Натали с отцом возвращалась на хутор из церкви. Пути им было всего то три версты. Но, на их беду, вскоре из той же церкви на своей коляске отбыл и Александр Павлович. По обыкновению, он пребывал в меланхолии, что обещало особо жестокую порку любому провинившемуся. С Прошкой и Миняем на козлах барин ехал в сопровождении конного доезжачего Пахома. От скуки он обратил внимание на идущих по дороге отца с дочерью и поинтересовался у Прошки:
– Кто такие?
Прошка, который знал несколько французских слов, а потому презирал всех мужиков и мещан, пожал плечами и ответил:
– Так, мелкота нищая. Совсем не серьезный народ.
Александру Павловичу достаточно было только кивнуть Пахому, чтобы тот подхватил Натали и перекинул ее животом через свое седло. Когда Натали начала звать на помощь, Пахом пару раз крепко шлепнул ее по попе. Девушка захлебнулась и замолчала. Отец ошалело смотрел на всадника, что умчал его дочь и на коляску знатного соседа.
Бывший чиновник кинулся к своим служилым собратьям, писал прошения приставу, в суд, городничему. Ничего не помогало. В скором времени безутешный отец исчез… Его хутор перешел к чиновнику, который закрыл дело «О девице Наталье, сбежавшей с неизвестным женихом». По случайному совпадению, после этого полицмейстер и городской судья получили от Александра Павловича барашка в бумажке на построение новых вицмундиров.
А сама Натали была доставлена на помещичий двор Александра Павловича и передана в надежные руки Марьи и Дарьи.
Эти две крестьянки попали в дворню не совсем обычным способом. Как-то к барину обратился староста с просьбой высечь двух непутевых баб. Оказалось, что Марья и Дарья крепко побили своих пьющих мужей. С крестьянской точки зрения все должно быть с точностью до наоборот. Сход приговорил высечь виноватых прилюдно, но бабы настаивали, что перед соседями им стыдно заголяться и слезно просили, чтобы их высекли в поместье из собственных барских рук. Крестьянские судьи и экзекуторы опасались, что не смогут заголить этих амазонок. Учитывая силу Марьи и Дарьи, эти опасения были далеко не напрасны.
Пришедшие на расправу крестьянки вместе вошли в предбанник. Вместе заголились и ждали порки. Александр Павлович, который на этот раз был без экзекутора, осмотрел тела крестьянок и убедился, что они выдержат любую порку.
Потом сказал им поучение на тему: «жена, да убоится мужа своего». Бабы молча выслушали, но остались при своем мнении, что таких некудышных мужей надо бить. Потом попросили, чтобы их не привязывали к скамье – они, де, будут и так лежать под розгами достойно.
Барин поверил им и, действительно, Марья и Дарья не дергались и не пытались вскочить. Александр Павлович разрисовал их зады розгой в один соленый прут, что считалось весьма суровой поркой. Потом задумался, а поротые Дарья и Марья стояли голыми у стенки, предоставив барину обозревать свои стати.
Умильный не обманул – лес вдоль реки стоял крепкий, сосновый, пахнущий сухим мхом и покрякивающий на ветру стройными вековыми стволами. От границы поля до воды было около километра, так что особо опасаться за бор не стоило: деревня в семь дворов не способна разорить такие заросли ни на дрова, ни на хозяйственные постройки даже если очень постарается. Лумпун оказался вполне приличной речушкой: метров пять шириной, с прозрачной водой и песчаным дном, над которым шастала рыбья мелочь. Андрею сразу захотелось на рыбалку – но он даже не представлял, имелись ли в шестнадцатом веке такие простые вещи, как леска или рыболовный крючок? Хотя – крючок всегда у кузнеца заказать можно, а вместо лески – тонкую бечеву использовать. Грузило добыть можно точно – раз пищали есть, должен быть и свинец.
Старательно отворачиваясь от моховиков и маслят – что он тут с ними делать станет? – Матях прошел пару километров вдоль берега, потом отвернул назад к деревне, остановился на краю желтого поля ржи.
– Мое поместье! – торжественно произнес он и прислушался к происходящему в душе.
Ничего. Как чувствовал себя двадцатилетним сержантом-срочником, так и остался. Хотелось домой. Обнять маму, подпоить и потискать Верку из квартиры напротив, погонять «Формулу 1» на компьютере, завалиться в ночной клуб. Дать в лоб какому-нибудь лоху, вообразившему себя крутым Рэмбо. В душе постоянно сохранялось такое чувство, что до приказа осталось всего полгода. Вот-вот служба закончится – и тук-тук, замелькают елочки за окнами скорого поезда.
Андрей тряхнул головой, двинулся вдоль поля до ближайшей межи и повернул к Порезу. Он и так часов пять погулял. Конец лета на дворе. Скоро стемнеет.
Правда, время сержант рассчитал все-таки плохо, и когда дошел до дома, то действительно начало смеркаться.
– Батюшка! – разглядела его с крыльца Лукерья. – Мы ужо затревожились. Варька баню стопила, как велено, свечи жжет. Как тебя по отчеству величать, боярин?
В первый миг Андрей удивился, что женщина чуть не в полтора раза старше его собирается обращаться по имени-отчеству, собрался было отмахнутся – но вовремя спохватился. Все-таки не просто сосед он здесь, а боярин. Хозяин. И Лукерья, кстати, его рабыня, как это не странно звучит. Боярин Умильный подарил.
Именно по имени боярина он отчество и выбрал:
– Андрей Ильич! – В случае чего всегда можно сказать, что не вспомнил отца своего, а в честь спасителя своего назвался.
– Так ступал бы париться, Андрей Ильич. Справы на тебе никакой, а вода остывает.
– Так, за домом, батюшка. Промеж яблонь, дабы, не дай Бог, пожар, так на дом бы не перекинулось…
Оказалось, что баню с дороги не видать из-за дома, заслонявшего ее вместе со всем садом своей громадиной. Подсвеченная изнутри дверь выделялась ярким прямоугольником, и сержант в очередной раз удивился, какими яркими кажутся в темноте свечи. В предбаннике он скинул поясной набор, разделся, прихватил свечу и прошлепал босыми ногами в парилку. Тут было не то, чтобы жарко, но продолговатая печь со вмазанным посередине котлом давала достаточно тепла, чтобы всласть расслабиться и пропотеть. Но стоило ему вытянуться на полке, как громко хлопнула входная дверь. Матях приподнялся на локтях, кляня себя за то, что не взял оружия и окидывая взглядом помещение. Два деревянных ковша, три бадьи, кадушка, корыто. Бадьей кое-как можно попробовать отмахаться, коли противник один и без копья или меча…
Но внутрь быстро просочились две обнаженные фигуры, причем обе были Андрею уже достаточно знакомы.
– Э-э… Вы чего? – хрипло поинтересовался он, прикрывая руками срам. Между тем «срам», не видевший женского тела уже неведомо сколько месяцев, отчаянно пытался выбраться, вытянуться, напрягался изо всех сил, норовя выглянуть хоть краешком плоти.
– Это мы, – бодро сообщила Варя, словно это хоть что-то объясняло, и чем-то плеснула на печь возле трубы. Послышалось грозное шипение, помещение заволокло клубами кисло пахнущего пивом пара, и теперь в бане стало действительно жарко.
– Сейчас пропарим… – Лукерья зашелестела веником, придвинулась ближе, решительно уложила не знающего, как поступить, сержанта на полку, прошлась горячили листьями по самой коже. – Варя, ты посмотри, межа-то как вкопана. Мы тут осторожненько…
Андрей почувствовал, как ветки веника щекотят мошонку, касаются его мужского достоинства, уже готового взорваться от долгого воздержания и столь нечеловеческих издевательств.
– Андрей Ильич, – Варя приблизилась вплотную, скользнула по плечу розовыми сосками крупных, но хорошо удерживающих форму девичьих грудей, потянула его с полки. – Ты и меня веничком парни…
Она развернулась к Матяху спиной, наклонилась, едва не отпихнув еще прохладной розовой попкой, и сержант более выдержать не смог. Отдавшись извечным инстинктам, одним сильным ударом он ломанулся к зовущей плоти, и если бы промахнулся – то, наверное, все равно пронзил бы крестьянку насквозь. Варя взвыла, заскребла ногтями сырую стену – но молить о пощаде было поздно. Андрей не смог бы сейчас остановиться даже под страхом смерти, он бился вперед раз за разом, чувствуя, как все внизу живота словно каменеет, твердеет, становится бесчувственным – пока вдруг не взорвалось жарким блаженством, отнимающим все силы до последней капли.
Матях отступил, осел на полок, не имея больше возможности ни смущаться, ни наслаждаться, ни радоваться – и им тут же завладела Лукерья:
– Счас пару добавим… От хорошо… И веничком, веничком…
Истома сменялась теплом, тепло – удовольствием. А его тем временем пару раз слегка простегали березовыми ветками, окатили, перевернули, снова высекли и окатили. На этот раз он смог перевернуться сам.
– Межи совсем не видно… – тихо спела пышнотелая женщина и что-то быстро прошептала девушке на ухо. Та хихикнула, придвинулась ближе, горячей водой полила Андрею на голову, навалилась на грудь, заодно прижав к доскам правую руку:
– Ай, боярин, бороды еще совсем нет. Но мы волосы помоем, волосы почистим, волосы причешем…
Под ее прибаутками Матях почувствовал, как к его мужскому достоинству опять кто-то проявляет живой и вполне осязаемый интерес. И последнее быстро откликается взаимностью. Но грубо отталкивать занимающуюся волосами девушку он не мог. Тем более, что никаких неприятных чувств пока не испытывал. Скорее, наоборот. Хотя, конечно, интереса к Лукерье не проявлял. Но и не шарахался. Андрей вообще быстро перестал понимать – его ласкают или насилуют?
Впрочем, один из главных органов тела, как нередко бывает, имел на этот счет собственное мнение, и вскоре волна наслаждения опять прокатилась снизу вверх, сметая глупые мысли. Варя плеснула на печь еще пива, они с хозяйкой начали поочередно охаживать вениками друг друга, обливаться. А когда спустя некоторое время снова вспомнили про помещика, Матях почти полностью пришел в себя.
– Ты смотри, как растет… – кивнул девушке Лукерья, с нахальной непосредственностью поглаживая мужское достоинство молодого человека.
– А чего ему вянуть… – не дожидаясь, пока с ним сотворят чего-нибудь еще, Андрей спрыгнул с полки, обнял Варвару, посадил ее на свое место, не спеша огладил одну грудь, вторую, скользнул ладонью вниз, промеж ног. Стряпуха жалобно пискнула, но противиться не посмела. Сержант развел ей колени, так же неспешно вошел и начал короткими сильными ударами пробиваться к неизвестной, но желанной цели, одновременно гладя волосы, касаясь кончиками пальцев сосков, плеч, губ. Теперь настала очередь девушки стонать от бессилия и наслаждения, и ощущение бесконечной власти над ней позволило опять взорваться безмерной сладостью и утонуть в блаженной неге.
Немного придя в себя в третий раз, Матях торопливо ополоснулся и вышел из парилки прочь. Он понял, что такого «мытья» долго выдержать не сможет. Здоровья не хватит. С трудом различая в темноте дорогу, он дошел до крыльца, поднялся, нырнул в сени, на ощупь повернул налево, нашел топчан и вытянулся на нем во весь рост.
Свеча в дверях появилась, когда он почти задремал.
– Щучьи головы принести, Андрей Ильич? – узнал он Варин голос.
– Неси, – поднялся Матях, тряхнул головой, отгоняя сон. – И топчан мне постелить вели.
– Сделаю, Андрей Ильич, – послушно кивнула девушка, и в голове сержанта внезапно появилась веселая, задорная мысль:
«А хорошо быть помещиком…».
Дарья Салтыкова
Когда в 1801 году умерла помещица Дарья Салтыкова, одной кровавой фигурой в Российской империи стало меньше, ибо Салтычиха за свою жизнь зверски замучила многих крепостных.
Иллюстрация работы Курдюмова к энциклопедическому изданию «Великая реформа», на которой изображены истязания Салтычихи «по возможности в мягких тонах»
Так, дворовую свою Максимову она собственноручно била скалкой по голове, жгла волосы лучиной. Девок Герасимову, Артамонову, Осипову и вместе с ними 12-летнюю девочку Прасковью Никитину помещица велела конюхам сечь розгами, а после того едва стоявших на ногах женщин заставила мыть полы. Недовольная их работой, она снова била их палкой. Когда Авдотья Артамонова от этих побоев упала, то Салтыкова велела вынести ее вон и поставить в саду в одной рубахе (был октябрь). Затем помещица сама вышла в сад и здесь продолжала избивать Артамонову, а потом приказала отнести ее в сени и прислонить к углу. Там девушка упала и больше не поднималась. Она была мертва. Агафью Нефедову Салтычиха била головой об стену, а жене своего конюха размозжила череп железным утюгом.
Салтычиха морила крестьян голодом, ошпаривала кипятком, поджигала волосы
Дворовую Прасковью Ларионову забили на глазах помещицы, которая на каждый стон жертвы поминутно выкрикивала: «Бейте до смерти»! Когда Ларионова умерла, по приказу Салтычихи ее тело повезли хоронить в подмосковное село, а на грудь убитой положили ее грудного младенца, который замерз по дороге на трупе матери.
Всего на совести Дарьи Салтыковой не меньше 138 погубленных жизней. За это она и попала под суд Екатерины II. Преступницу-дворянку приговорили выставить на один час к позорному столбу с вывеской на груди «мучительница и душегубица», а затем заключить в оковы и отвезти в женский монастырь, где содержать до смерти в специально для того устроенной подземной камере без доступа дневного света.
Александра Козловская
Поведение с крепостными людьми другой дворянки, княгини Александры Козловской, и вовсе было таково, что, по замечанию Шарля Массона, помещица «олицетворяла в себе понятие о всевозможных неистовствах и гнусностях».
Наказание розгами
За одно неугодное слово княгиня Козловская рвала своим дворовым рты
Кроме того, что наказания, которым Козловская подвергала своих слуг, носили часто извращенный характер, они отличались просто патологической жестокостью: в частности, она приказывала раздевать людей при себе догола и натравливала на них собак. Массон писал о том, как она наказывала своих служанок: «Прежде всего, несчастные жертвы подвергались беспощадному сечению наголо; затем свирепая госпожа, для утоления своей лютости, заставляла класть трепещущие груди на холодную мраморную доску стола и собственноручно, со зверским наслаждением, секла эти нежные части тела. Я сам видел одну из подобных мучениц, которую она часто терзала таким образом и вдобавок еще изуродовала: вложив пальцы в рот, она разодрала ей губы до ушей…».
Николай Струйский
Помещик Николай Струйский был известен не только своим сочинительством, но и весьма своеобразным «хобби».
Портрет Николая Еремеевича Струйского работы художника Федора Степановича Рокотова, 1772 год
Потомственный дворянин коллекционировал орудия пыток. Коллекцию он держал в подвале усадьбы, время от времени спускаясь туда и устраивая суд «понарошку» над одним из своих крепостных. Приговор в данном случае был далеко не «понарошечный». Как правило, «подсудимого» приговаривали к такому наказанию — замучить до смерти с помощью любовно собранных со всей Европы орудий пыток.
В кровавых забавах помещика Струйского погибли более двухсот крестьян
Еще одно «увлечение» Струйского — домашний тир, где крепостных заставляли бегать в ограниченном пространстве, а хозяин вел по ним огонь из ружей и пистолетов. В кровавых забавах помещика-садиста погибли более двухсот крестьян, причем окончательная цифра так и неизвестна.
Струйского никто не судил за его «забавы», и умер он в преклонном возрасте в своем богатом имении. После смерти помещика крепостные крестьяне разнесли по кирпичикам барский дом, в подвале которого хранилась пыточная коллекция садиста-графомана. Причиной неуязвимости Струйского были огромные богатства, которые достались ему благодаря бунту Пугачева. Дело в том, что в Пензенской губернии восставшие вырезали под корень многочисленную родню Струйского, который и унаследовал их имения.
Лев Измайлов
А вот страстью помещика Измайлова была охота.
«Сборы на охоту». Художник Евграф Федорович Крендовский, 1836 год
У него на псарне только в одной усадьбе, при селе Хитровщина, содержалось около 700 собак. И жили они в куда лучших условиях, чем измайловские дворовые слуги. Каждая собака имела отдельное помещение, отменный корм и уход, в то время как крепостные скучивались в смрадных тесных помещениях, питались несвежей пищей и годами ходили в истрепанной от времени одежде, потому что барин не велел выдавать.
Как-то за обедом Измайлов спросил прислуживавшего ему старого камердинера: «Кто лучше: собака или человек?» Камердинер на свою беду ответил, что даже сравнивать нельзя человека с бессловесной неразумной тварью, за что барин в гневе тут же проткнул ему руку вилкой, и, обернувшись к стоявшему рядом дворовому мальчику, повторил свой вопрос. Мальчик от страха прошептал, что собака лучше человека. Смягчившийся помещик наградил его серебряным рублем. Правда, однажды Измайлов все же несколько изменил своей убежденности в превосходстве собак над людьми, приравняв их друг другу. Это случилось, когда он выменял у своего соседа, помещика Шебякина, четырех борзых, отдав за них столько же дворовых слуг — кучера, конюха, камердинера и повара.
Помещик Измайлов содержал гарем из малолетних дворовых девушек
Выезд помещика Измайлова на охоту был для крестьян беспокойным временем. За удачную травлю зверя барин мог щедро наградить, но за ошибки и промахи следовала немедленная кара. За упущенного зайца или лису крепостных пороли прямо в поле, и редкая охота обходилась без суровых наказаний.
Звериная травля не всегда была основной целью помещика. Часто охота заканчивалась грабежом прохожих на дорогах, разорением крестьянских дворов, насилием над их домашними, в том числе женами. Общеизвестный факт, что Измайлов содержал гарем из дворовых девушек, многие из которых были малолетними. Число наложниц помещика-самодура было постоянным и по его капризу всегда равнялось тридцати, хотя сам состав постоянно обновлялся. Девушек барин не только развращал, но и жестоко наказывал: их пороли кнутом, одевали на шею рогатку, ссылали на тяжелые работы.
Казалось бы, после такого Измайлов не мог избежать наказания. Однако Сенат оказался чрезвычайно милостив к помещику, учредив над ним опеку.
Виктор Страшинский
Пятьсот с лишним женщин и девушек изнасиловал и дворянин Виктор Страшинский из Киевской губернии.
«Торг. Сцена из крепостного быта. Из недавнего прошлого». Художник Николай Васильевич Неврев, 1866 год
Причем многие из его жертв были не его собственными крепостными, а крестьянками дочери, Михалины Страшинской, владелицы имения в селе Мшанец. По свидетельству настоятеля мшанецкого храма, помещик постоянно требовал присылать в свою усадьбу, село Тхоровка, девушек и жен для плотских утех, а если присылка почему-либо задерживалась — приезжал в село сам.
500 с лишним женщин и девушек изнасиловал дворянин Виктор Страшинский
Против Страшинского возбуждали четыре судебных дела, однако расследование тянулось беспрецедентно долго. От первых обвинений до приговора прошло без малого 25 лет. А мера наказания, избранная императором Александром II, как и в случае с Измайловым, привела в изумление русское общество: «1) Подсудимого Виктора Страшинского (72 лет) оставить по предмету растления крестьянских девок в подозрении. 2) Предписать киевскому, подольскому и волынскому генерал-губернатору сделать распоряжение об изъятии из владения Страшинского принадлежащих ему лично на крепостном праве населенных имений, буде таковые окажутся в настоящее время, с отдачею оных в опеку…».
И. Бондарь
Барышни и крестьянки
В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
Александр Павлович Иртеньев прибывал в состоянии глубокой меланхолии. Деревня оказалась совсем не таким романтическим местом, как это представлялось из столицы. Смолоду он поступил на военную службу, да не куда-нибудь, а в Семеновский полк старой гвардии. Участвовал в турецкой компании, где получил Георгия третьей степени и Очаковскую медаль. Однако, находясь по ранению в Киеве, попал в историю - выпорол под настроение квартального надзирателя. Дело дошло до Государя Павла Петровича. И нашему героическому прапорщику было высочайше указано: «проживать в его поместье в Тамбовской губернии, отнюдь не покидая своего уезда».
И вот, в двадцать два года оказался Александр Павлович в глуши, в окружении тысячи душ крепостных, многочисленной дворни и старинной дедовской библиотеки. Впрочем, он чтения не любил.
Из соседей буквально никого не было достойного внимания. Обширное поместье на много верст окружали земли бедных дворян однодворцев, каждый из которых имел едва полтора десятка крепостных. Дружба с ними, несомненно, была бы мезальянсом. Потому наш помещик жил затворником и только изредка навещал дальнего соседа генерала Евграфа Арсеньева. Впрочем, генерал был весьма скучной персоной, способной говорить только о славе гусаров, к которым он когда-то принадлежал.
Ближнее окружение Александра Павловича составляли камердинер Прошка, бывший с барином в походе на турок, кучер Миняй и разбитной малый Пахом – на все руки мастер – которого барин называл доезжачим, хотя псарни не держал. Нужно помянуть и отставного солдата, подобранного по пути в имение. Будучи в прошлом военным, господин Иртеньев испытывал сочувствие ко всем «уволенным в чистую» из армии.
Оный солдат из суворовских чудо-богатырей был уволен бессрочно с предписанием «бороду брить и по миру Христовым именем не побираться». Многие отставные солдаты находили себе пропитание становясь будочниками в городских околодках или дворниками. Но наш служилый, будучи хром по ранению, к такой службе был негоден и потому с радостью принял предложение нашего помещика.
Найдя сельское хозяйство делом скучным, новый помещик перевел крестьян на оброк.
Как позднее сказал наш поэт:
Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил И раб судьбу благословил.
По этой причине был любим крепостными, которые не противились интересу господина к прелестям многочисленных деревенских девок, весьма сочных телесами. Освободившись от дел хозяйственных наш герой вплотную занялся дворней. Кухарь с помощниками не вызывали нареканий, поскольку барин не был гурманом. Не возникло претензий к дворнику и лакею, а вот девичья его огорчила. Полтора десятка дворовых девок предавались безделью и всяким безобразиям. По этой прискорбной причине, новый барин решил всех девок пороть регулярным образом.
До того провинившихся секли во дворе, но возможная непогода или зимний холод весьма мешали регулярности. Будучи воспитанным на строгих порядках Императора Павла Петровича, молодой барин вознамерился исправить все, относящееся к порке дворовых людей. Прежде всего, было указано ключнице иметь постоянно в достаточном количестве моченых розг – соленых и не соленых. Старосте приказали поднять стены бани на пять венцов, без чего низкий потолок мешал замахнуться розгой. К бане прирубили новый, очень просторный предбанник и на том Александр Павлович счел подготовку завершенной.
В прирубе установили кресло для барина, а потом ключнице приказали сего же дня отвести всех девок на село в баню, поскольку барин не любит запаха мужичьего пота. На утро все пятнадцать девок были готовы к экзекуции. По новому регулярному правилу одна девка должна лежать под розгами, две очередные сидеть на лавочке возле барской бани, а остальным велено ожидать наказания в девичьей. Экзекутором был назначен отставной солдат.
Первой ключница отправила в баню Таньку, дочь многодетного кузнеца. Танька перекрестилась и вошла в предбанник, по середине которого стояла широкая почерневшая скамейка, а в углу две бадейки с розгами. Танька, дрожа от страха, поклонилась барину и замерла у порога.
– Проходи, красна девица, скидай сарафан и приляг на скамеечку – молвил солдат. Перепуганная Танька взялась руками за подол сарафана, стащила его через голову и осталась в натуральном виде . Она пыталась от стыда прикрыться руками, но Александр Павлович тросточкой отвел ее руки и продолжал созерцать крепкие стати девки. Хороша была Танька с крупными титьками, плоским животом и тугими ляжками. Для полного обозрения барин той же тросточкой повернул девку спиной и осмотрел ее полный зад.
– Ложись девица. Время идет, а вас много – торопил солдат.
Танька, которую в детстве много пороли, сразу легла правильно - ноги ровно вытянула, плотно сжала ляжки, чтобы по срамнице не попало, и локти прижала к бокам, дабы по титям не достала гибкая лозина. Солдат не стал привязывать девку к лавке. В русской порке есть некий эстетический момент, когда девка лежит на лавке свободно, ногами дрыгает и задом играет под розгами, но не вскакивает с лавки и руками не прикрывается.
– Сколько прикажите? – спросил солдат у барина.
Александр Павлович уже оценил красоту девичьего тела и имел на него виды. Потому был милостив.
– Четверик несоленых, тремя прутьями.
Столь мягкое наказание было назначено, поскольку Александр Павлович хотел уже сегодня видеть эту девку в своей опочивальне. Несмотря на милостивое наказание, Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад навстречу розге. Правильней будет сказать, что в этот раз Танька под розгами не страдала, а играла. Будучи высеченной, она встала, поклонилась барину и, подобрав сарафан, голяком вышла из бани, показав в дверном проеме силуэт своего соблазнительного тела.
Вторая девка, торопливо крестясь, поклонилась барину, сдернула сарафан и, не ожидая приглашения, легла под розги. Поскольку ее тело еще не обрело всей прелести девичьих статей, ей было сурово назначено два четверика солеными.
Солдат половчей приноравливался, вскинул к потолку руку с мокрой связкой длинных розг, и с густым свистом опустил их вниз.
– У-у-у!!! – вскинулась девка, захлебываясь слезами и каменно стискивая просеченный сразу зад.
У-у-у!!! – вскинулась девка, захлебываясь слезами.
– Так ее, так – говорил барин – а теперь еще раз наискось, а теперь поверху задницы. Капельки крови выступили на концах красных полос, оставленных розгами. Соленые прутья жгли белу кожу. При каждом ударе девка высоко подбрасывала зад и дрыгала ногами. Солдат порол «с умом», после каждого удара давал девке время прокричаться и вздохнуть, и только после этого обрушивал на ее зад новый свистящий удар.
– Батюшка барин, прости меня окаянную! – в голос кричала девка.
Порка третей девки удивила и мудрую ключницу и камердинера Прошку, который вертелся поблизости, дабы созерцать девичьи афедроны. Барин пожелал посечь третью девку из собственных рук и обошелся с ней весьма сурово – вломил ей в зад те же два четверика солонушек, но одним жгучим прутом. А когда искричавшаяся девка встала, ей был презентован городской медовый пряник. Поротые и не поротые девки с удивлением и завистью смотрели на барский подарок. В дальнейшем такой пряник стал желанным презентом, ради коего девки сами напрашивались под розгу из собственных рук барина, но он им не потакал.
Завершив экзекуцию и, по ходу оной, установив очередность привлекательности девок, Александр Павлович наказал ключнице, чтобы в вечеру послали Таньку в опочивальню взбивать барскую перину. Танька вошла, когда Александр Павлович уже переоделся в новомодную ночную рубаху и курил последнюю трубку. Расторопная девка принялась взбивать перину на постели, столь широкой, что на ней могли бы улечься пятеро гвардейцев Семеновского полка. Когда Танька сильно наклонилась вперед, чтобы добраться до противоположного края постели, Александр Павлович подошел к ней сзади и закинул на голову девки сарафан и рубашку. Танька замерла в этой растопыренной позе, с головой и руками утонувшими в задранном сарафане. Это предоставляло барину возможность обозревать ее телеса от пяток до самых плеч.
Помещики брюхатили крестьянок, чтобы торговать их детьми, а на вырученные деньги ездить по заграницам
155 лет назад император АЛЕКСАНДР II, получивший от благодарного народа прозвище Освободитель, издал Манифест об отмене крепостного права. На этом закончилась «страна рабов, страна господ» и началась «Россия, которую мы потеряли». Давно назревшая, запоздалая реформа открыла дорогу к развитию капитализма. Случись она чуть раньше, у нас не было бы в 1917 году революции. А так бывшие крестьяне еще помнили, что помещики выделывали с их матерями, и простить барам подобное было выше их сил.
Самый яркий пример крепостничества - знаменитая Салтычиха. Жалобы на жестокую помещицу во множестве шли и при Елизавете Петровне, и при Петре III, но Дарья Салтыкова принадлежала к богатому дворянскому роду, поэтому крестьянским челобитным хода не давали, а доносчиков возвращали помещице для примерного наказания.
Уклад нарушила Екатерина II, только что вступившая на престол. Она пожалела двух крестьян - Савелия Мартынова и Ермолая Ильина, жен которых Салтычиха убила в 1762 году. Посланный в имение следователь Волков пришел к заключению, что Дарья Николаевна «несомненно повинна» в смерти 38 человек и «оставлена в подозрении» относительно виновности в смерти еще 26.
Дело получило широкую огласку, и Салтыкову были вынуждены посадить в острог. Все прямо как с современными Цапками. Пока преступления не приобрели совсем уж запредельный характер, власть предпочитала закрывать глаза на влиятельных душегубов.
«Нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки...» - записала потом в дневнике Екатерина II. Вывод же из всей этой истории она сделала своеобразный - издала указ о запрещении крестьянам жаловаться на своих господ.
Любые попытки крестьян искать справедливости расценивались, согласно законам Российской империи, как бунт. Это дало дворянам возможность поступать и ощущать себя как завоеватели в покоренной стране, отданной им «на поток и разграбление».
В XVIII - XIX веках людей в России продавали оптом и в розницу, с разделением семей, детей от родителей и мужей от жен. Продавали «на своз» без земли, закладывали в банк или проигрывали в карты. Во многих крупных городах легально работали невольничьи рынки, а очевидец писал, что «в Санкт-Петербург привозили людей целыми барками для продажи».
Через какую-то сотню лет подобный подход начал угрожать национальной безопасности страны. Россия проиграла Крымскую кампанию 1853 - 1856 годов Англии, Франции и Турции.
- Россия проиграла, потому что отстала и экономически, и технологически от Европы, где шла промышленная революция: паровоз, пароход, современная промышленность, - объясняет академик Юрий Пивоваров. - Это обидное, оскорбительное поражение в войне подвигло русскую элиту на реформы.
Нужно было срочно догонять и перегонять Европу, а сделать это можно было, только сменив в стране социально-экономический уклад.
 |
Оргия после спектакля
Одним из самых распространенных развлечений дворянского общества был театр. Особым шиком считалось иметь, во всех смыслах этого слова, свой. Так, о директоре Императорских театров и Эрмитажа князе Николае Юсупове с восторгом рассказывали, что в московском особняке он держал театр и группу танцовщиц - двадцать самых красивых девушек, отобранных из числа актрис домашнего театра, уроки которым давал за огромные деньги знаменитый танцмейстер Иогель. Готовили этих невольниц в княжеском особняке для целей, далеких от чистого искусства. Издатель Илья Арсеньев писал об этом в своем «Живом слове о неживых»: «Великим постом, когда прекращались представления на императорских театрах, Юсупов приглашал к себе закадычных друзей и приятелей на представление своего крепостного кордебалета. Танцовщицы, когда Юсупов давал известный знак, спускали моментально свои костюмы и являлись перед зрителями в природном виде, что приводило в восторг стариков, любителей всего изящного».
Крепостные актрисы - предмет особой гордости владельца. В доме, где устроен домашний театр, спектакль нередко заканчивается пиром, а пир - оргией. Князь Шаликов восторженно описывает имение «Буда» в Малороссии: «Хозяин имения, похоже, действительно не привык скупиться и понимал толк в развлечениях: музыкальные концерты, театральные представления, фейерверки, цыганские пляски, танцовщицы в свете бенгальских огней - все это обилие развлечений совершенно бескорыстно предлагалось желанным гостям».
Кроме того, в усадьбе был устроен хитроумный лабиринт, уводящий в глубину сада, где притаился «остров любви», населенный «нимфами» и «наядами», дорогу к которому указывали очаровательные «амуры». Все это были актрисы, которые незадолго перед тем развлекали гостей помещика спектаклем и танцами. «Амурами» же выступали их дети от самого барина и его гостей.
Огромное количество бастардов - одна из наиболее характерных примет эпохи. Особенно впечатляет едва ли не гоголевская история о некоем бравом гвардейце, приведенная в исследовании «Россия крепостная. История народного рабства» Бориса Тарасова:
«Все решили, что славный гвардеец надумал превратиться в провинциального помещика и заняться сельским хозяйством. Однако вскоре стало известно, что К. распродал все мужское население усадьбы. В деревне остались только бабы, и друзьям К. было совершенно непонятно, как с такими силами он собирается вести хозяйство. Они не давали ему прохода с расспросами и наконец вынудили рассказать им свой план. Гвардеец сказал приятелям: «Как вам известно, я продал мужиков из своей деревни, там остались только женщины да хорошенькие девки. Мне только 25 лет, я очень крепок, еду я туда, как в гарем, и займусь заселением земли своей. Через каких-нибудь десять лет я буду подлинным отцом нескольких сот своих крепостных, а через пятнадцать пущу их в продажу. Никакое коннозаводство не даст такой точной и верной прибыли».
Право первой ночи - это святое
Подобные истории не были чем-то из ряда вон выходящим. Явление носило обыденный характер, нисколько не осуждаемый в дворянской среде. Известный славянофил, публицист Александр Кошелев писал о своем соседе: «Поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно».
Историк Василий Семевский писал в журнале «Голос минувшего», что некоторые помещики, не жившие у себя в имениях, а проводившие жизнь за границей, специально приезжали в свои владения только на короткое время для гнусных целей. В день приезда управляющий должен был предоставить помещику полный список всех подросших за время отсутствия господина крестьянских девушек, и тот забирал себе каждую из них на несколько дней: «когда список истощался, он уезжал в путешествие и изголодавшийся там вновь возвращался на следующий год».
Чиновник Андрей Заблоцкий-Десятовский, собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян, отмечал в своем отчете: «Вообще предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти и, не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей...»
Принуждение к разврату было столь распространено в помещичьих усадьбах, что исследователи были склонны выделять из прочих крестьянских обязанностей своеобразную «барщину для женщин».
После окончания работ в поле господский слуга, из доверенных, отправляется ко двору того или иного крестьянина, в зависимости от заведенной «очереди», и уводит девушку - дочь или сноху, к барину на ночь. Причем по дороге заходит в соседнюю избу и объявляет там хозяину: «Завтра ступай пшеницу веять, а Арину (жену) посылай к барину».
Стоит ли после этого удивляться идее большевиков об общих женах и прочим сексуальным вольностям первых годов советской власти? Это лишь попытка сделать барские привилегии доступными для всех.
Чаще же всего патриархальный быт помещика был устроен по образцу уклада Петра Алексеевича Кошкарова. Писатель Януарий Неверов довольно подробно описывал жизнь этого достаточно состоятельного барина, лет семидесяти: «Около 15 молодых девушек составляли домашний гарем Кошкарова. Они прислуживали ему за столом, сопровождали в постель, дежурили ночью у изголовья. Дежурство это носило своеобразный характер: после ужина одна из девушек громко объявляла на весь дом, что «барину угодно почивать». Это было сигналом для того, чтобы жена его и дети расходились по своим комнатам, а гостиная превращалась в спальню Кошкарова. Туда вносили деревянную кровать для барина и тюфяки для его «одалисок», располагая их вокруг господской постели. Сам барин в это время творил вечернюю молитву. Девушка, чья очередь тогда приходилась, раздевала старика и укладывала в постель».
Наложница - жена соседа
Выезд помещика на охоту часто заканчивался грабежом прохожих на дорогах или погромом усадеб неугодных соседей, сопровождавшийся насилием над их женами. Этнограф Павел Мельников-Печерский в своем очерке «Старые годы» приводит рассказ дворового одного князя: «Верстах в двадцати от Заборья, там, за Ундольским бором, сельцо Крутихино есть. Было оно в те поры отставного капрала Солоницына. За увечьем и ранами был тот капрал от службы уволен и жил во своем Крутихине с молодой женой, а вывез он ее из Литвы... Князю Алексею Юрьичу приглянулась Солоничиха, говорил, что за такую лисичку ничего не пожалеет...
...Гикнул я да в Крутихино. А там барынька на огороде в малинничке похаживает, ягодками забавляется. Схватил я красотку поперек живота, перекинул за седло да назад. Прискакал да князю Алексею Юрьичу к ногам лисичку и положил. «Потешайтесь, мол, ваше сиятельство». Глядим, скачет капрал; чуть-чуть на самого князя не наскакал... Подлинно вам доложить не могу, как дело было, а только капрала не стало, и литвяночка стала в Заборье во флигеле жить».
Причину самой возможности такого положения дел объяснила известная мемуаристка Елизавета Водовозова. По ее словам, в России главное и почти единственное значение имели деньги - «богатым все было можно».
Каждый русский помещик мечтал заделаться эдаким Кириллом Петровичем Троекуровым. Примечательно, что в оригинальной версии «Дубровского», не пропущенной императорской цензурой, Пушкин писал о повадках своего героя: «Редкая девушка из дворовых избегала сластолюбивых покушений пятидесятилетнего старика. Сверх того, в одном из флигелей его дома жили шестнадцать горничных... Окна во флигель были загорожены решеткой, двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирилла Петровича. Молодые затворницы в положенные часы ходили в сад и прогуливались под надзором двух старух. От времени до времени Кирилл Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали на их место...»
В имениях еще в течение десятка лет после манифеста Александра II в великом множестве происходили случаи изнасилований, травли собаками, смертей от сечения и выкидышей в результате избиения помещиками беременных крестьянок.
Баре отказывались понимать изменившееся законодательство и продолжали жить привычным патриархальным укладом. Однако утаивать преступления было уже невозможно, хотя наказания, которые применяли к помещикам, долгое время были весьма условными.
Цитата
Валерий ЗОРЬКИН, председатель Конституционного суда РФ:
«При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации...»
Как за каменной стеной
Узнав об отмене крепостного права, многие крестьяне испытали настоящий шок. Если с 1855 по 1860 год в России было зафиксировано 474 народных восстания, то только в 1861 году - 1176. По свидетельствам современников, долгое время после освобождения находились такие, кто тосковал по «старым добрым временам». Почему же?
* На помещике лежали обязанности по содержанию крепостных. Так, если случались неурожаи, именно хозяин обязан был покупать хлеб и кормить крестьян. Например, Александр Пушкин считал, что крепостному крестьянину живется не так уж и плохо: «Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром; барщина определена законом; оброк не разорителен... Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак бедности».
* Господин имел право сам судить холопов за большинство правонарушений, кроме особо тяжких. Наказание обычно сводилось к порке. А вот государственные чиновники отправляли виновных на каторгу. В итоге, чтобы не терять работников, помещики нередко скрывали убийства, грабежи и крупные кражи, совершаемые крепостными.
* С 1848 года крепостным разрешили приобретать (правда, на имя помещика) недвижимость. Среди крестьян появились владельцы магазинов, мануфактур и даже заводов. Но такие крепостные «олигархи» не стремились выкупаться на волю. Ведь их имущество считалось собственностью помещика, и им не нужно было платить налога на прибыль. Всего-то отдавать господину фиксированную сумму оброка. При таких условиях бизнес быстро развивался.
* После 1861 года освобожденный крестьянин по-прежнему оставался привязанным к земле, только теперь его удерживал не помещик, а община. Все были скованы одной целью - выкупить у барина общинный надел. Земля, предназначавшаяся для выкупа, была переоценена вдвое, а процент за пользование кредитами составлял 6, тогда как «обычная» ставка по таким кредитам была 4. Бремя свободы оказалось для многих неподъемным. Особенно для привыкшей питаться крошками с барского стола дворни.
Русским было хуже всех
На большей части территории России крепостного права не было: во всех сибирских, азиатских и дальневосточных губерниях и областях, на Северном Кавказе и в Закавказье, на Русском Севере, в Финляндии и на Аляске крестьяне были свободны. Не было крепостных и в казачьих областях. В 1816 - 1819 годах крепостное право было отменено в прибалтийских губерниях Российской империи.
В 1840 году шеф корпуса жандармов граф Александр Бенкендорф сообщал в секретном докладе Николаю I: «Во всей России только народ-победитель, русские крестьяне, находятся в состоянии рабства; все остальные: финны, татары, эсты, латыши, мордва, чуваши и т.д. - свободны...»
Глаз за глаз
Сообщениями о насильственной смерти дворян-помещиков, убитых за жестокое обращение с крепостными, пестрит целый ряд семейных хроник дворянских родов. В этом списке дядя поэта Михаила Лермонтова и отец писателя Федора Достоевского. О последнем крестьяне говорили: «Зверь был человек. Душа у него была темная».
